– Как это?

– Очень просто: как только он смог выразить свою волю, если не словами, то хотя бы жестами, он категорически воспротивился, чтобы его снимали. Ненавидел фотографию, как какой-то дикарь.

– А причина?

– Лютая ненависть к старому Иову, решительное неприятие этого мира пленочного серпантина. Он яростно сопротивлялся всему, что было связано с личностью его деда. Еще тот чудак, наш Барнабе.

Пока Иов и Лизль корпели над своим Уникальным Фильмом, Барнабе изничтожал свои детские фотографии.

– С точки зрения семейной иконографии, Барнабе – это чистый лист в альбоме. Ни одного снимка.

– Полная противоположность кинематографу?

– Абсолютное его отрицание.

У Жюли с Барнабе была одна своя игра. Когда они с Жюли ходили в кино, в Гренобле, Барнабе никогда не входил в кинозал. Он оставался в холле, где рассматривал, вывешенные там кадры из фильмов; потом по этим обрывкам он пересказывал содержание фильма, который крутили в зале.

– Как это?

– Очень просто. Показываешь Барнабе десяток кадров из любого фильма, все равно в каком порядке, и он у тебя на глазах восстанавливает историю: начало, развитие сюжета и развязка, в точной последовательности. Доходило до того, что он даже угадывал, каким было музыкальное сопровождение в самые ответственные моменты фильма.

Исключительный дар, который украшал их серые будни. Приятели не верили им. Тогда Жюли заключала пари, поднимала ставки. Барнабе показывали ряд фотокадров, потом шли в кино – проверить. Барнабе и Жюли всегда выигрывали, прикарманивая денежки.

– Он копил на свои причиндалы спелеолога.

Потому что, когда наступало лето, и вся Франция вылезала пузом кверху на солнышко, Барнабе, напротив, как крот забирался под землю, в пещеры Веркора, панически избегая всякого загара и выгорания и преследуя свой идеал бледности. Возвращаясь с летних каникул, он был прозрачным, как саламандра. Сквозь него смотреть можно было.

– Ты тоже спускалась вместе с ним в гроты? Вопрос серьезный.

– Да, и без фонаря к тому же! Это была его причуда: Барнабе очень гордился тем, что может передвигаться в полной темноте. Стереть всякую форму. Конечно, я спускалась с ним в гроты, как же иначе! Это целая история, мои каникулы. Если я не сидела перед экраном вместе со старым Иовом, значит, плутала в кромешной тьме в компании Барнабе.

Барнабе и Жюли, обоим по пятнадцать, и в полной темноте.

– Он снял твою вишенку?

Это вырвалось само собой. И выражение-то не мое. Так утонченно высказался Жереми в тот вечер, когда Клара покинула нас ради объятий Кларанса.

Жюли рассмеялась.

– Можно сказать и так. Однако, следуя исторической правде, должна признаться, что, скорее, это я заставила раскрыться его бутон.

Задал вопрос – не жалуйся на ответ.

Мы молчим.

– Ну что ты надулся, Бенжамен. Успокойся: там было совершенно темно, он никогда не видел меня голой!

Именно это меня и гложет. Оказаться в полной темноте, держать в объятьях твою мать, нагую, и не уступить соблазну чиркнуть спичкой… если хочешь мое мнение: с ним, похоже, не все так гладко с этим Барнабе…

– Уверяю тебя, Бенжамен, мне так даже лучше. И потом, посмотри, как довольны дети, им так нравится театр!

Дело в том, что Жереми превратил этот переезд в целое событие: ни дать ни взять знаменитая труппа отправляется в мировое турне, Мольер со своим гаремом, компания капитана Фракасса в полном составе… Я уже видел, как они запрягают тощих кляч в раздолбанные повозки и отправляются в путь, облачившись в истертые плащи и шляпы с перьями. Мне уже слышался стук колес по булыжникам мостовой на заре. Клара посмеивалась над ними, но сама тоже не упустила такой счастливой и, главное, вполне пристойной возможности быть поближе к Клеману.