Только не у них.

Их память жива. Воспоминания нетронуты. Страсть неугасима.

Жюли украдкой бросает взгляд на Бенжамена, Бенжамен в ответ – робкую улыбку.

Правду сказать, никогда еще Бенжамен и Жюли не оказывались в кругу столь ярых сектантов, никогда еще не доводилось им ни слышать, чтобы суждения высказывались с такой твердостью, ни видеть, чтобы мнения развивались с такой молниеносной, апоплексической быстротой. (Авернон стучал по столу, отчего бутылка в руках Сюзанны, из которой она разливала по стаканам, подпрыгивала, выпуская из горла больше, чем нужно. Этому оглушительному обличению бокового тревелинга Лекаедек отвечал язвительной, режущей по живому улыбкой Робеспьера, прекрасно знавшего, какая участь уготована любителям статических планов.)

Большие умницы, еще большие крикуны, совсем побагровевшие в огне своей киномании, совершенно добровольно впрягаются они в ярмо настоящего искусства, и что особенно поражает: за всей их яростью кроется естественная, жизнеутверждающая веселость, та, что взрывом смеха встречала смертные приговоры.

Они спорили буквально обо всем: и о темах, к которым обращалось кино на протяжении своего первого века, и о технических средствах, использовавшихся для воплощения этих идей; разумеется, не оставались без внимания и лица, с какой бы стороны от камеры ни довелось им оказаться по неосторожности.

– Фильмы дороже, чем люди, и каждый фильм стоит большего, чем тот, кто его снял. Кино – это жизнь. О жизни-то мы и говорим…

Именно за этим Сюзанна всех их и созвала: чтобы они вынесли свое суждение о жизненном пути, пройденном вместе Иовом и Лизль, и чтобы именно они оценили труд этой жизни, они, отдавшие свою жизнь кинематографу.

Все они знали старого Иова. Это он, почитай, целый век худо-бедно снабжал всех кинопленкой. Рыцарь без страха и упрека. Бог-отец в каком-то смысле… он давал кинематографу жизнь, а людям свободу самовыражения.

Все согласились.

Они ждали, что сам Саваоф покажет им свой фильм.

– Когда состоится показ? – спросил кто-то.

– Неделю назад умерла жена старого Иова, – объяснила Жюли. – Сам он считает, что это естественный конец их совместного труда. Я заберу пленку и всю фильмотеку, как только вернется Маттиас.

Если ты меня спросишь когда-нибудь, на что похоже счастье, – а ты обязательно спросишь – я тебе отвечу: на это.

Мы с твоей мамой встаем под прямыми лучами полуденного солнца: надо что-нибудь перекусить и немного отдохнуть от ночных забав, потом выходим прогуляться вниз по Бельвильскому бульвару до самого кинотеатра со скачущей зеброй на фасаде.

Так или иначе (человек – не кремень), новость о показе фильма старого Иова разлетелась во все концы. Число желающих посмотреть его увеличивалось в геометрической прогрессии, но Сюзанна стояла на своем: никого, кроме дюжины избранных.

– С утра пятерых уже выставила за дверь. Уступи я им – «Гран-Рекс» пришлось бы снимать.

Она отказывала всей этой публике с улыбкой, не терпящей возражений.

– И откуда они только берутся? – недоумевал я. – Я-то думал, что они все разъехались.

– Из самих себя, Бенжамен, как из могилы, если вы позволите мне такое сравнение. Они исполняют нам на бис «Возвращение живых мертвецов». Всю свою жизнь они прокривлялись у кинокамеры, они скомпрометировали себя всевозможными махинациями с кинокадром, лгали себе, лгали другим, но одного у них не отнимешь: они в кино с младых ногтей, они на нем собаку съели. Падшие ангелы, в некотором смысле. Их жизнь прошла впустую, и теперь они отдали бы все что угодно, лишь бы увидеть этот Уникальный Фильм – дело настоящей жизни.

Синие глаза ее глядели задумчиво.

– Странно… с какой бешеной быстротой распространяются новости в этом мире кино!

– Со скоростью света?

Она согласилась:

– Помноженной на коэффициент вожделения.