Детский хор нашего городка снискал высокую репутацию благодаря своему руководителю — органисту Эглизаку. Прекрасный преподаватель сольфеджио виртуозно учил нас искусству пения! Как он умел объяснить ритм, нотную грамоту, значение тональности, многоголосие, композицию гамм! Да, достойнейший Эглизак был подлинным мастером своего дела! Поговаривали, что он — гениальный музыкант, не имевший себе равных в искусстве полифонии, и что он сочинил необыкновенную четырехчастную фугу.

Поскольку мы точно не знали, что сие означает, то однажды спросили.

— Это фуга,— ответил он, вскидывая голову, похожую на футляр от контрабаса.

— Музыкальный фрагмент? — спросил я.

— Самая высокая музыка, дитя мое.

— Нам бы так хотелось ее услышать! — вскричал маленький итальянец по имени Фарина, с красивым контральто, его голос поднимался вверх, вверх… до самого неба.

— Очень хотелось бы,— добавил немец Альберт Хокт, с низким голосом, который спускался вниз, вниз… и уходил прямо под землю.

— Пожалуйста, господин Эглизак! — наперебой просили остальные.

— Нет, нет, дети. Вы услышите мою фугу только тогда, когда она будет завершена.

— Когда же? — спросил я.

— Никогда.

Мы переглянулись, а наш учитель хитро усмехнулся.

— Фуга никогда не бывает закончена,— объяснил он,— в нее всегда можно вносить новое.

Ut queant laxis

Resonare fibris

Mira gestorum

Famuli tuorum,

Solve polluti,

Labil reatum,

Во времена Гвидо Аретинского ноты «си» не существовало. Только позже в гамму внесли эту чувствительную ноту, и, на мой взгляд, поступили совершенно правильно.

И в самом деле, когда мы пели сей гимн, люди приходили издалека — специально, чтобы нас послушать. Правда, никто в школе, даже сам господин Вальрюгис, не знал, что означают эти странные слова. Мы полагали, что звучит латынь, но точно уверены не были.

К несчастью, господин Эглизак страдал тяжелым недугом: с годами он слышал все хуже и хуже. Мы замечали этот недостаток, но учитель даже себе не хотел в нем признаться. Чтобы не огорчать маэстро, мы повышали голос, и наши фальцеты достигали его барабанных перепонок. Но, увы, приближался час, когда учитель полностью лишился слуха.

Эглизак играл весь вечер, всю ночь и весь следующий день — пальцы двигались по безмолвной клавиатуре. Пришлось увести музыканта силой… Бедняга наконец понял, что произошло. Однако несчастье не может помешать ему закончить фугу! Правда, сам он ее никогда не услышит…

С того дня в церкви Кальфермата больше не звучал орган.

Прошло полгода. Наступил очень холодный ноябрь. Снежная пелена, спускаясь с гор, покрывала улицы. Мы приходили в школу с красными носами и посиневшими от холода щеками. Обычно я ждал Бетти на углу площадки. Какой она была хорошенькой в своем зимнем наряде!

— Это ты, Йозеф? — говорила она.

— Я, Бетти. Как сегодня холодно! Закутайся получше. Застегни шубку…

— Хорошо, Йозеф. Побежим?

— Давай. Я понесу твои книги. Смотри не простудись. Будет ужасно, если ты потеряешь свой голос!

— А ты свой, Йозеф!

Это и впрямь было бы ужасно. Подув на пальцы, мы со всех ног мчались к школе, пытаясь согреться бегом. В классе гудела печка. Дров не жалели. Ведь у подножия гор сколько угодно сучьев, наломанных ветром.