— Надеюсь, вы не сердитесь на мою свояченицу? — озабоченно поинтересовался Абрютин. — Виктория рассказала, что ей пришлось вас выгонять.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Напротив, огромное ей спасибо, что заступилась за Леночку. Если бы не сестра вашей супруги, мою невесту отстранили бы от занятий на три недели, а потом пришлось бы нагонять. Кстати, Виктория Львовна никакого наказания не понесет?

— Наверное, лишат половины наградных, — вздохнул Абрютин. — Все-таки, случай неординарный. Воспитаннице сделали предложение прямо в стенах гимназии, но отвечать за нее должна классная дама.

— А сколь велики наградные? — встревожился я. — Я вообще не знаю — сколько жалованья получают преподаватели.

— Те, у кого классный чин, как у нас с вами, то неплохое. У надворного советника тысяча двести в год, у коллежского советника еще выше. У кого чина нет, те меньше. Жалованье Виктории — триста шестьдесят рублей в год. С наградными — четыреста.

Сделав мысленное усилие, поделил годовое жалованье на двенадцать, получил двадцать пять. Не так, чтобы совсем плохо, но негусто. Если собственный дом или казенная квартира — так еще ничего, а коли снимать, то хуже. Половину наградных я найду. Да что там — и сорок рублей отдам, тем более, что Литтенбрант вернул часть долга.

— Если я компенсирую Виктории Львовне лишение премии, она обидится?

— Как вы сказала? Лишение премии? Забавно звучит…

Ага, опять неологизм ввернул. Или анахронизм?

— Это я так… Наградные, вроде, как премия.

— Если желаете — спрошу. Но думаю, что не стоит ничего предлагать. Откажется. Виктория — женщина гордая, к тому же, искренне считает, что это ее вина. Мол, если бы она провела воспитательную работу с Еленой Бравлиной, то барышня проявила бы бо́льшую твердость, да и Чернавского нужно было сразу гнать в шею.

— Н-ну, теперь-то чего переживать? — протянул я.

— А на будущее? Думаете, кроме вас женихов в гимназии не появится? Дурной пример заразителен, — усмехнулся Абрютин. — Гимназистки словно ошалели. Каждая мечтает, чтобы жених прямо в гимназии предложение сделал. Мол — так романтично!

Мы еще немного повздыхали, потом перешли к делам. Все-таки, вдруг у полиции имеется какая-то зацепка? Сомов и гувернантка? Зачем Сомову и его сыну так подставлять какую-то гувернантку? В чем смысл?

Василий Яковлевич ничем порадовать не смог. Он даже канцеляриста не стал вызывать, чтобы тот покопался в бумагах, а сразу сообщил, что экс-гувернантка ни в чем подозрительном не была замечена. По крайней мере — полиция об этом не знает.

— А что с самим Сомовым? — поинтересовался я. — Не было ли какого-нибудь скандала? С ним, с его близкими?

— Совсем ничего, — покачал головой Абрютин. — Я ведь уже приказал проверить. Знаю, что вы любите копаться в прошлом. Увы. Ни с ним, ни с его родственниками никаких происшествий или курьезов. Насколько он был хорош, как предводитель дворянства, тут уж не мне судить. О том, что у покойного Николая Сергеевича имелась слабость — про это все знали. Но кто без слабостей? Если только вы, так и то… То вы трактир разнесете, то уроки сорвете. Но вы романтик. Что с романтика взять?

Я слегка возмутился.

— Василий Яковлевич, напраслину не возводите. Трактир стоит, а предложение я на перемене делал, уроков не срывал. А вы, сами-то, не романтик?

— Какой из меня романтик, — усмехнулся Абрютин. — Я человек приземленный.