— Да, я Дунилин, и отец мой Дунилиным был, и дед с прадедом, — нервно ответил хозяин.

Разве его спрашивают о предках? Зачем так нервничать?

— Охотно верю. К сожалению, в данный момент меня ваша генеалогия интересует крайне мало, — сообщил я. — Вы, уважаемый Захар Семенович, подозреваетесь в убийстве.

— Что за глупость? — фыркнул помещик.

— Вы не хотите пригласить нас в дом? — кивнул я в сторону входа. — Или мне самому пригласить вас в полицейское управление?

— Если я откажусь? — подбоченился землевладелец.

— В этом случае придется доставлять силой. Прикажу вас связать, посадить в открытую коляску и провезти через весь город. Вы этого хотите?

Перспектива опозориться Дунилова не прельстила. Сдвинувшись с места, освободил нам дорогу.

Слева, на первом этаже, был не то кабинет, не то приемная помощника председателя земства, куда я прошел, без разрешения сев за стол. Жестом показал хозяину, что тот может сесть, положил на стол свою папку и начал:

— Еще раз повторю, что вы подозреваетесь в убийстве. Убитый — мещанин города Череповца Антип Двойнишников. Не желаете сразу сделать признание?

— Никогда не слышал этого имени, — повел плечами помещик. — Либо это какая-то ошибка, либо вы желаете меня оклеветать.

— Значит, добровольного признания не будет? — осведомился я. — Жаль, могли бы сберечь время.

Демонстративно вздохнув, открыл свою папочку. Извлекая первую выписку, сделанную архивариусом, пододвинул ее ближе к Дунилову.

— Извольте ознакомиться.

— И что это? — брюзгливо спросил помещик. — Читайте сами, я не желаю участвовать в этой комедии. Что за писульки вы мне суете?

— Как скажете, — покладисто ответил я. Взяв документ, принялся пересказывать его содержание: — Первым номером у нас идет 'Челобитная солдатки Анны Ивановой солдатки из села Богородское деревни Строжок помещицы Быковой. Солдатка пишет, что ее мужа забрали в рекруты в 1834 году, в 1838 году она прижила сына Захара Богданова, сама его воспитывает. Просит, чтобы Захара записали в череповецкие мещане. Датирована челобитная 1840 годом, написана на имя Его Императорского Величества. Естественно, что прошение рассматривал не император, а Череповецкий городовой магистрат. Богдановыми именовали тех детей, отцы которых неизвестны, верно? Как говорят в Европе — бастардов.

Оторвав взгляд от бумаги, посмотрел на реакцию помещика. Дунилин хранил надменно-брюзгливое выражение лица, и я решил продолжать:

— Интересно, Захар Семенович, что солдатка — женщина неграмотная, за которую прошение составлял волостной писарь. Верно, очень старый либо несведущий, потому что такая форма обращения, как челобитная, давным-давно не используется.

— Говорите по существу, — оборвал меня помещик. — К чему мне слушать ваши рассуждения?

— Это я к тому, что неграмотной солдатке известен Указ императрицы Екатерины Великой о том, что детей, незаконно прижитых солдатками, разрешено записывать в мещане. Однако… — сделал я паузу, — в Указе императрицы имеется оговорка. В городское сословие разрешено записывать только тех детей, у которых найдется поручитель. Должен ведь кто-то платить казенные подати и сборы? Иначе все бы солдатки, что без мужей забеременели, детишек в город сплавили.

— Я вас снова прошу, говорите по существу, — прорычал помещик.

— Как вам угодно, — ответил я, убирая в папку Челобитную и доставая следующий документ. — Здесь у нас еще одна бумага — «Поручительство в Череповецкий городской магистрат о том, что за Захара Богданова все казенные подати и все градские повинности исправлять безотрицательно до его совершеннолетия станет выплачивать череповецкий мещанин…» Вам любопытно, кто поставил подпись под поручительством?

— Нет.