Сквозь толпу с трудом протискивались десятские с бердышами. Они вели виновных.

— Пропусти! Вечново дьяка ведут, Захара!

— Назара пропустите, братцы, к помосту!.. Пускай ответ держат!

Бледные и трепещущие, подошли виновные к помосту. Они глянули на посадника — тот не смел, повидимому, поднять на них глаз и глядел в землю.

— Переветник! — схватил загрудки вечного дьяка ближайший новгородец. — Ты был у великово князя, ты целовал ему на наши головы крест? Сказывай!

Вечный дьяк заговорил, но слова замирали у него в горле. Он сделал над собой усилие и крикливо, точно с плачем, бросал слово за словом, размахивая руками:

— Точно — я был у великово князя... целовал ему крест... Но целовал в том, что служить мне великому государю...

— Осударю! Слышите?.. Это китла!

— Служить мне правдою и добра хотеть... Токмо не на государя моево Великий Новгород.

— Опять китла! И на Новгород китлу накинул, переветник.

— Ни-ни!.. Не на Новгород и не на вас, свою господу и братью...

Голос его совсем порвался. С лица крупными каплями катился пот... Он упал на колени.

— И Назар ходил за китлой! Сказывай, Назарьище!..

Тот стоял безмолвно и только дрожал.

— Говори! Зачем ходил?

— Посадник...

— Что посадник?

— Посадник посылал...

— А! Посадник!.. И посадник переветник!.. Продали нашу волю!

Через несколько минут вместо посадника Василия Ананьина, вечного дьяка Захара Овинова и Подвойского Назара на площади, у помоста, валялись безобразные клочки кровавого мяса.

— Не дам тебе, подлому, мясца ихово — каркай не каркай, — бормотал звонарь, грозя кружившемуся над площадью и каркавшему ворону и сметая метлой в одну кучу остатки тел погибших — посадника, вечного дьяка и подвойского. — Не дам ни волоса, не каркай...

Немного осталось этих «остатков реликвий»: все прочее разнесли на сапогах да на лаптях «худые мужики-вечники»... Экое времечко!

XIX. ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ У ГРОБА ВАРЛААМА ХУТЫНСКОГО

В декабре того же года Новгород обложен был московскими войсками, которые опоясывали его точно кольцом удава, постоянно, день за день, суживавшимся.

Сначала заняты были монастыри, расположенные с Софийской стороны, — Аркаж, Юрьев, Пантелеймонов и Мостищенский вплоть до реки Пидьбы, где находилась рубленая изба нашего старого знакомца — «пидблянина», недруга Гюряты-богатыря.

Потом москвичи заняли Лисичью Горку, Городище, Волотово, Сковородку, Ковалев, Деревяницу и, наконец, Перынь и Хутынь.

Вечевой звонарь не сходил с колокольни и все наблюдал за движениями неприятеля.

— Вон, аспиды, и Городище опоганили, и Перынь и Хутынь поди конским калом позаметывали, — бормотал он, по целым часам глядя на движение в московском стане.

Иногда старик, как бы забывая все окружающее, грозил кому-то кулаком по направлению к московскому стану:

— У-у, мукобряне! Всю новогороцку муку пожрали! Приближались рождественские праздники. Смутно было в Новгороде перед этими последними праздниками. Зато особенное оживление проявляли москвичи. С обеих сторон готовились к последнему, решительному бою, и Москва дорого бы поплатилась, если б она решилась напасть теперь на это гудевшее отчаянной решимостью гнездо шмелей.

Но московский князь был хитер: он знал, что лучше истомить их истомой, изволочить до отчаянья московской волокитой, взять измором... И он морил их, сидя в своем стане да разъезжая на богомолье по занятым его ратями монастырям.

— Чево мукобряне развозились, словно мыши в соломе? — ворчал звонарь, заметив одним утром особенное движение у москвичей.