— Хорошо, — сказал он снова хриплым голосом. Он откинулся и лег. — Но только молю, не дотрагивайтесь до меня.

Она отпустила его и отстранилась всем телом. Она, наверное, разозлилась. Она так непостоянна в своем настроении, как бывает только у высоких особ. Но она требовала от него уж очень многого — лежать с ней рядом в постели, совсем без одежды, словно они поженились.

Она лежала совсем тихо, не двигаясь. Ему вдруг пришло в голову, что она плачет. Он затаил дыхание, но так ничего и не услышал.

Меланта сказала, что была одинока, пока она не нашла его. Он закрыл глаза. Он сам был одинок в жизни, живя между мечтою и реальностью. Сейчас им было обоим плохо — все из-за ее прихотей. Он злился на нее и даже ненавидел ее из-за этого. Но ненависть совсем не мешала любить ее. Оба эти чувства так сильно срослись, что трудно было понять, где что. Совсем так, как он бы не смог вразумительно объяснить, красива ли она или нет. Ни то, ни другое. Она как бы срослась с ним самим, а самим можно быть недовольным или нет, но нельзя бросить до самой могилы.

Он протянул к ней свою руку, нащупал ее волосы и положил на них ладонь. Она молчала. Тогда он медленно и осторожно начал продвигать руку к ее лицу. Он осторожно нашупал ее висок, ее брови. Щека, ресницы, теплые слезы.

— Я, кажется, не позволяла тебе щупать меня, когда это тебе заблагорассудится, — произнесла она резко.

Он повернулся и обнял ее.

— Я знал, что вы скоро снова станете высокородной принцессой, — сказал он с невеселой усмешкой. Он притянул ее и прижал к своей груди. — Моя госпожа-королева, ваши слезы пронзают мое сердце, как стрелы.

— Фу, — ответила она, — жалкий монах.

Он с такой силой прижал ее к себе, что у нее перехватило дыхание.

— Вы хотите мою честь? Я отдаю вам ее. Я сделаю эту глупость и несуразнобть, которую вы хотите от меня. Я стану прелюбодействовать с вами, моя госпожа, а потом… пусть меня судит и Небо и Ад, как они только пожелают.

Он почувствовал, как она повернула голову. Затем, после долгой паузы, вдруг как-то странно сказала:

— А если бы я стала твоей женой, то это бы не было грехом?

Он горько рассмеялся.

— Да, если бы я был королем Англии, и еще Франции, да вдобавок не женат.

Она подняла руки и обхватила своими ладонями его лицо.

— Слушай.

Необычная для нее настойчивость моментально взволновала его, и он весь превратился в слух. Он ждал, но она почему-то молчала. Ее пальцы нервно дрожали, она стала сжимать их в кулаки, а затем снова разжимать, касаясь его щек.

— Не знаю, как мне начать… Я боюсь, что нанесу тебе рану, причиню страдания. Мой дорогой и самый любимый, единственный и верный друг, неужели ты за все эти годы так и не понял, зачем я тогда обвинила тебя в Авиньоне?

Где-то в глубине души у него начало формироваться подозрение, но он еще плохо понимал, что оно означало, и покачал головой.

— Твоя жена… Ты думаешь, что ее отпустили и поместили в монастырь в Сент-Клауде? Да нет же, они поместили ее под стражей в святую конгрегацию в папской курии и призвали инквизиторов. И с тобой поступили бы точно так же, если бы выяснилось, что ты верил ее проповедям и откровениям. Они же не могли допустить того, чтобы женщина проповедовала, поясняла Святые Писания. Для них было неприемлемо уже то, что она могла требовать от тебя клятв против замужества.

— Боже, нет, — выдохнул он. — Нет же, ведь епископ… он сказал, что ей выделяется место в Сент-Клауде. Я же заплатил за него! И отдал на ее содержание своего коня и доспехи!

Она ничего не ответила.