— Да нет же. Ты не понял меня. Мне… все это вполне пришлось по душе. Мы же… Да разве я могла бы ругать тебя за это! Но… Где ты узнал о них? Ведь, наверное, у низменных женщин?

— Я не общаюсь с низменными женщинами. Я узнал все из исповедей.

— Исповедей?

— Да, госпожа. Она села.

— Я знаю, что отцы церкви бывают нечисты, но я не знала, что такому можно обучать в церкви.

— Они задают вопросы… — Он потрогал ковер и стал смотреть куда-то вбок. — Разве они никогда не задавали вопросов вам, моя госпожа?

— Ну, да. Насчет гордыни, лености.

— И все?

Она обхватила руками свои ноги.

— Еще о гневе, алчности, неумеренности в еде. Спрашивали, не покаюсь ли я в том, что я неумеренна в одежде и ношу так много ярких нарядов. Один из них так надоел мне этими вопросами, что я добилась, чтобы его перевели куда-нибудь.

— О, — пробормотал Рук.

— А тебя они спрашивали о чем-то еще? Он окинул хмурым взглядом комнату.

— Да. О прелюбодействии. — Он повел рукой, затем потер себе лоб. — Трогаю ли я женщинам грудь, целую ли я им тело. И никто мне не верил, когда я их уверял, что ничего не делал в этом смысле. Совсем как вы, моя госпожа. Так они и продолжали спрашивать. Не обнимал ли я женщин неестественным образом, не делал ли я это в святой праздник?

— Понятно, — ответила она, смягчившись. В ее голосе зазвучали веселые нотки.

— Так вы мне верите, что я не обучался недостойных женщин?

— Пожалуй, ты их сам можешь поучить многому. — Затем, немного погодя, она спросила: — А правда, все это не является греховным для мужа и жены?

— Одни говорят — нет, другие считают, что да.

— Ты много прочитал про это? Он кивнул.

Она стала раскачиватся и засмеялась.

— Может статься, мы снова пошлем тебя на исповедь, рыцарь-монах, чтобы ты поучился еще чему-нибудь!

Он перевел свой взгляд на окно, затем на камин. На нее. В камине пылал огонь и освещал красивое изогнувшееся сейчас тело Меланты. Он улыбнулся.

— На то воля Божья и указания моей сеньоры.

Глава 18

Первое, что услышала, просыпаясь, Меланта, был чей-то рокочущий голос и звук сдираемого полога. На нее хлынул серый свет зимнего утра.

— Низкорожденная потаскуха!

Рядом возникла огромная темная фигура, и что-то со свистом обрушилось на нее. Удар был нацелен ей в плечо и шею, но толстые одеяла, закрывавшие ее до самого подбородка, смягчили силу удара.

Что-то черное снова мелькнуло в утреннем свете. Она услышала крик и почувствовала, что кто-то навалился на нее, оказавшись между ее телом и нападавшим. Послышался удар, который напоминал ей по звуку удар топора по дереву. Тело, лежащее на ней, вздрогнуло, затем послышался новый удар, и тело дернулось опять. Весь мир после первого удара подернулся пеленой. Однако по прошествии какого-то времени она начала приходить в себя, и до нее дошло, что на ней лежит Рук, прижимая ее к кровати и закрывая от нападавшего, который обрушивал сильные удары на его обнаженную спину.

— Она мертва! — вопил чей-то голос. — Убирайся прочь, недостойный отпрыск! Я умертвил ее!

После каждого удара тело Рука дергалось, он делал резкий выдох и скрипел зубами, но продолжал лежать, прикрывая ее. Одной своей рукой он закрывал ей лицо, принимая удары спиной и предплечьем.

— Уж день настал! — вопил нападающий. — Вставай! Смотри, чтоб не потерять свою шкуру. Твоя низкорожденная сучка убита. Презренная потаскушка, которую ты выбрал для обручения, отошла в другой мир, а я займусь теперь ее ублюдками, чтоб вычистить твое гнездо.