Она сложила руки на коленях, напоминая сейчас монахиню больше, чем когда-либо.
— Я не отвергаю твоей компании, мой господин. Я ведь сейчас с тобой.
— Мои объятия, — уточнил он.
Она бросила быстрый взгляд из-под полуопущенных ресниц и снова опустила глаза, являя собой образец невинности и целомудрия.
Он отошел.
— Наверное, вы очень утомились от этого общества. Наша компания наскучила вам, и вы желали бы отправиться к себе в Боулэнд?
— Как? И подвергнуться риску из-за чумы? — быстро спросила она.
Он обернулся.
— Очень мало признаков этой болезни. Только в Ливерпуле.
— Кто сказал тебе, что я хочу уехать?
— Никто, просто я подумал о всех делах, заботах. Не можете же вы бросить свои владения на произвол судьбы и оставаться здесь.
Она поднялась со своего места.
— Кто сказал тебе об этом?
— Уверяю, что никто. Это просто здравый смысл. Мы же и собирались в Боулэнд. Здесь — наша временная остановка, и я не имею права надолго задерживать вас.
— Твои менестрели сказали тебе об этом?! — воскликнула она.
— Мои менестрели? — ничего не понимая, повторил он. Взглянув на нее, он окаменел. Лицо Меланты выражало возмущение и ярость. — Нет, они не говорили ничего такого.
— Уильям Фулит нашептал это в твои уши, и Бассинджер насочинял тебе о запустении в моих землях и что чума мне не страшна!
— Нет, ничего они не говорили.
— Неужели ты меньше заботишься обо мне, чем о своих людях? Им ты приказал не покидать долины из-за чумы!
В ответ на эти несправедливые обвинения он чуть было не закричал:
— Но это же совсем не так! Я имел в виду иную цель. К тому же мне показалось, что вы не так уже сильно опасаетесь чумы.
— Опасаюсь!
На него, не отрываясь, глядели ее фиолетовые глаза, обрамленные черными ресницами. Она никогда не казалась ему очень обеспокоенной угрозой чумы. Да и сейчас тоже. Казалось, что она больше рассержена, чем обеспокоена.
— Значит, вы не хотите поспешить на свои земли?
— Я боюсь чумы.
Он покачал головой и усмехнулся.
— Моя госпожа, не требовал я никогда, чтобы вы говорили мне правду…
— Я не лгу. Я боюсь уезжать отсюда из-за чумы.
Она всегда была ему непонятна, непознаваема. Сейчас она свела брови, и это могло означать, что ей смешно. Но, может быть, она старается не заплакать.
— Ты сказал мне, что я могу оставаться здесь, где буду в полной безопасности, до тех пор, пока сама не пожелаю покинуть это место! — Она говорила с вызовом, словно ожидала, что он станет возражать.
— Тогда мы никуда не едем, моя госпожа, — ответил он, помолчав. — Пока не будет ясно, что это не будет вам опасно.
— О, — она прикрыла глаза.
— Я думал, что вы сами хотите уехать. Она покачала головой.
— Меланта, — сказал он, — смогу ли я когда — нибудь понять тебя?
Она открыла глаза.
— Да, когда я этого захочу.
Он нагнулся и подобрал свою мокрую накидку, набросил ее себе на плечи и, отвесив церемонный поклон, направился к двери.
В своих покоях он сбросил свою мокрую одежду и переоделся в сухую твидовую. В этот момент вошла она. Она закрыла за собой дверь и посмотрела на него так, что у него все поплыло перед глазами. Здесь негде было укрыться от этого взгляда, и он повернулся к ней спиной. Но она подошла к нему и положила руки на пояс.
Они лежали в постели, и у него мелькнула мысль о том, что она каким-то образом одурачила его. |