Куда уж тут возвращаться? Кто по доброй воле от богатства, которое само в руки идет, уедет?

Остался Густав...

Год прошел, другой миновал, а на третий начал он строить себе большой каменный дом, причем точно такой, какой мечтал иметь в милой его сердцу Голландии. Он облюбовал место на берегу Москвы-реки, откуда виден был Кремль, и натащил туда, к всеобщему удивлению, гору камней. Русские строили свои дома, которые именовали избами, все больше из сухих бревен и только крепостные стены да церкви из валунов. Глупый народ... Их дома горели чуть не каждый год, занимаясь один от другого, так, что разом выгорало по пол-Москвы. Дома сгорали, и русские тут же, на их месте, возводили точно такие же. Густав не желал вкладывать деньги в то, что может в мгновение ока превратиться в прах, — лучше строить дороже, но один раз, чтобы дом простоял века. Именно так строят у него на родине.

Каменные стены выросли быстро, уставившись на Кремль черными провалами непривычно высоких и больших окон, которые пустовали так недолго...

Цветные стекла и черепицу для крыши Густав заказал польским купцам, которые, удачно соседствуя с Европой и Россией, активно и с немалой для себя выгодой торговали в обе стороны, сбывая европейцам пеньку, деготь и пушнину, а русским изящные товары, производимые немецкими и голландскими ремесленниками. Черепица и стекла, которые за две тысячи верст везли на огромных возах вначале по мощеным немецким дорогам, а потом по русской хляби, обошлись Густаву в немереные деньги, которые у него имелись.

Двор и часть улицы перед воротами он тоже вымостил каменной брусчаткой, чтобы избавиться наконец от прилипчивой русской грязи и сходить с крыльца как есть, не надевая сапог, в домашней обуви, и возвращаться обратно, не переобуваясь. Уж коли он не мог вернуться обратно в Европу, то решил построить ее здесь. Чтобы жить так, как привык!

Конечно, иностранцы приезжали в русскую столицу и раньше, но жили все больше отдельно, подальше от русских, на Кукуе, и лишь Густав, один из первых, начал строиться в самой Москве.

Он каждый день бывал на строительстве, пересчитывая камни и черепицу, перемеривая стены и приглядывая за работниками, которые так и норовили — попробуй только отвернись — стащить, что плохо лежит. Он смотрел, и сердце его радовалось тому, как быстро и ладно на берегу Москвы-реки, под самым боком дворца русских царей, растет и поднимается, подобно цветку из грязи, маленький кусочек Голландии.

И кто бы мог подумать, что все его мечты исполнятся так быстро — он имел свою мастерскую и лавку, имел деньги и уже почти имел большой, каменный дом. Правда, не в Голландии, а в России, но все равно имел! Лет десять назад, работая подмастерьем в ювелирной мастерской, подметая полы и получая по поводу и без повода тумаки, он даже помыслить ни о чем таком не мог!

А теперь... Теперь у него было почти все желаемое!

И... то ли еще будет!..

— Который?

— Вон тот, с бокалом шампанского.

Тот мужчина, что и говорить, был хорош — высок, статен, лицом прекрасен, одет с иголочки, причем явно не в ГУМе, и бокал держал, и пил из него как-то по-особому, не как прочие, присутствующие здесь джентльмены — не в один глоток залпом, с кряканьем и передергиванием лицом и плечами, с последующим занюхиванием выпитого рукавом фрака. Иначе... Пил — как пел, ну или танцевал!..

И откуда только он взялся? Здесь. И вообще...

— Может, это кто-то из дипломатического корпуса?

Впрочем, нет, ребятишки из дипкорпуса в сравнении с ним — деревенские увальни с завалинки, с гармошкой и семечками в карманах.

Этот совсем из другой оперы.

И до чего же хорош!

А как не быть хорошим, когда на это весь расчет?!

— Разрешите представиться?.. Мишель-Герхард-фон-Штольц.