(Все встают, неистовые крики одобрения, овация.)

Бывший сотрудник «Таймс», считающий теперь себя патентованным киллером, в последние дни поднял голову и расправил плечи. Он перестал сутулиться и смотреть себе под ноги, идя по улице. По походке человека всегда можно безошибочно угадать, что он потерпел поражение. Существуют тысячи видов походки неудачника, каждая из них скроена на свой неповторимый манер, но все ясно показывают, что перед вами невезучий, отброшенный на обочину жизни человек. Бывший сотрудник «Таймс» сумел вырваться из класса шаркающих, опустившихся, неприкаянных, преданных, озлобившихся или заторможенных. Не то чтобы он забыл, что в закрытии дела эсэсовского сержанта решающую роль сыграла случайность, нет, но и саму эту случайность он теперь ставит себе в заслугу. Сейчас он думает, что, увидев старого нацистского убийцу углом глаза, он узнал его подсознательно до того, как не справился с управлением, выехал на тротуар и сбил негодяя. Он полагает, что в данном случае его тело управляло разумом, конфликт разрешился обращением контролирующих систем, причем управляющим фактором была не сознательная мысль, а электрический образ намерения, закодированный в скелетных мышцах. Он преодолел себя, прошел испытание свободой. Какое счастье, что движение его оказалось таким верным.

Бывший сотрудник «Таймс» чувствует, что может все, нет такого дерзкого замысла, который был бы ему не по плечу. Он делает себе короткую стрижку, начинает ходить в тренажерный зал, покупает новую, подходящую ему по фигуре одежду. Этот шестидесятилетний брюзга выглядит теперь если и не элегантно, то, во всяком случае, вполне пристойно. Он находит себе женщину, к которой относится с мужественным пренебрежением. Она издательский корректор, худенькая маленькая сорокалетняя блондинка, с которой его объединяет взгляд на грамматику и верность второму изданию полного словаря Вэбстера. Правда, она разочаровывает его своей доверчивостью, когда он за обедом предается безудержной фантазии, намекая на свои обширные профессиональные связи.

Следующим в его списке становится бывший командир гватемальского эскадрона смерти, ныне владелец ресторана в торговом центре Квинса, рядом с линией Лонг-Айлендcкого экспресса. Скорее всего, думает наш герой, эту историю можно было бы закрыть, если приехать к Квинс-Плаза на такси от железнодорожной станции, там недалеко. Однако бывший сотрудник «Таймс» встревожен тем, что ресторан находится в очень оживленном месте. Он приезжает на место, останавливается перед рестораном и видит массу стоящих на парковке машин, толпы покупателей, снующих по громадным магазинам, слышит крики матерей, везущих коляски с детьми, ухватившимися за никелированные перекладины. В воздухе стоит гул автомобильного движения в обе стороны — со станции и на станцию. Здесь можно стоять сколь угодно долго, притворяясь, что у тебя есть какая-то цель. Массивные кирпичные дома с рядами балконов закрывают небо, грязные голуби трещат крыльями, расклевывая остатки гамбургеров, дети носятся на скейтах среди стоящих машин, взад-вперед расхаживают стайки модных тинейджеров в дутых джинсах и перевернутых козырьками назад бейсболках… можно ли проявлять высокую нравственность, придерживаться принципов здесь, в этом бедламе свободных людей? Здесь не место для серьезности, в этом месте не может произойти ничего этически важного.

Но он воспрянул духом, когда вошел в ресторан. В помещении уютный полумрак. Убранство латиноамериканской асьенды, столики разделены барьерами, украшенными решетками. Столы покрыты белыми накрахмаленными скатертями, на каждом хрустальный стакан с водой.