— Извините, — сказала она. — Я здесь не для того, чтобы вас обманывать. Я больше не работаю на Вирека… Я пришла сюда, потому что… Я хочу сказать… для начала, я вовсе не уверена, зачем я сюда летела, но по пути я узнала, что художнику, который изготавливает шкатулки, угрожает опасность. Потому что есть что-то еще… Вирек полагает, что у этого художника есть что-то, что освободит его, Вирека, от его рака….

Марли запуталась и умолкла, слова натыкались на почти материальное безумие, исходившее от Вигана Лудгейта. Теперь она увидела, что старик облачен в потрескавшийся пластмассовый панцирь древнего рабочего скафандра.

На потускневшую сталь кольца под шлем были ожерельем налеплены дешевые металлические распятия. Его лицо оказалось вдруг совсем близко, и Марли ощутила запах гнилых зубов. — Шкатулки! — маленькие шарики слюны сворачивались у его губ, повинуясь элегантным законам Ньютоновой физики. — Блудница! Они — из длани Господней!

— Полегче, Луд, — раздался второй голос, — ты пугаешь даму. И вы полегче, леди, потому что старый Луд… ну, у него не так уж много бывает гостей. Совсем выбивают его из колеи, видите ли, но, в общем и целом — он безобидный старый хрен.

Она повернула голову, чтобы встретиться с веселым и спокойным взглядом широко распахнутых голубых глаз на довольно юном лице.

— Меня зовут Джонс, — сказал парнишка. — Я тоже тут живу…

Виган Лудгейт запрокинул голову назад и завыл. Звук дико отозвался от стен из стали и камня.

— Видите ли, — говорил Джонс, пока Марли подтягивалась вслед за ним по канату с узлами, натянутому вдоль коридора, которому, казалось, не будет конца, — он обычно довольно смирный. Слушает свои голоса, знаете ли. Разговаривает сам с собой, а может, с голосами, не знаю. А потом на него вдруг находит, и он становится вот таким, как только что…

Когда он замолкал, Марли еще могла слышать слабое эхо завываний Лудгейта.

— Вы скажете, это, мол, жестоко, ну… то, что я его так оставляю. Но на деле так лучше. Он вскоре сам от этого устанет. Проголодается. И тогда пойдет искать меня. Есть-то хочется, понимаете.

— Ты австралиец? — спросила Марли.

— Из Нью-Мельбурна, — ответил он, — или был, пока не поднялся по колодцу.

— Ты не против, если я спрошу, почему ты здесь? Я хочу сказать, здесь, в этом, этом… Что это?

Парнишка рассмеялся:

— Обычно я называю это Местом. Луд, он зовет его всякими разными именами, но в основном Царством. Считает, что нашел Бога. Правда-правда. Может, и нашел, если смотреть на это с такой точки зрения. Насколько я смог догадаться, до того, как подняться по колодцу, он был кем-то вроде компьютерного мошенника. Не знаю, как именно его сюда занесло, однако старикана здешняя жизнь устраивает… Что до меня, то я в бегах, понимаете? Кое-какие неприятности, не будем вдаваться в подробности, — пришлось уносить ноги, да подальше. Ну, так вот, я очутился здесь — а как, это уже отдельная долгая история — и нашел старого Лудгейта, который почти подыхал с голоду. У него был тут вроде какой-то бизнес, ну продавал всякие вещички, какие находил в мусоре, и эти шкатулки, за которыми вы охотитесь. Правда, Луд для этого слишком уж сбрендил. Его покупатели появляются, ну, скажем, три раза в год, а он возьмет, да и отошлет их прочь. Так вот, я и подумал, все равно, где прятаться, что здесь, что там, а потому я стал помогать ему. Вот и все, я думаю…

— Ты не мог бы отвести меня к художнику? Он здесь? Это крайне срочно…

— Отведу, не бойтесь. Но это место строилось-то не для людей. Я хочу сказать, не для того, чтобы в нем жить, так что нам предстоит путешествие, что ли… Впрочем, по мне, все это ни к чему.