Этот раз удары были устремлены в середину щитов, то есть в самую грудь; и несмотря на то, что удары были сильны, рыцари удержались в седле с той только разницей, что граф Дерби потерял стремя и уронил копье, а у Эдуарда осталась в руках одна часть изломанного копья, а две другие полетели в сторону. Оруженосцы то дал и графу Дерби уроненное им копье, а Эдуард взял другое: потом противники, разъехавшись снова в противоположные стороны, устремились в третий раз друг против друга.

Граф Дерби опять направил копье свое на щит своего противника, но Эдуард, следуя первому намерению, метил в шлем графа; и в этот раз оба равно доказали свою силу и искусство, потому что от полученного Эдуардом удара конь его, остановившись, присел на задних ногах, в ту минуту как копье короля, ударившись в середину шлема его противника, оторвало придерживающие его пряжки и он слетел с головы графа Дерби.

Поединок происходил с равным с обеих сторон мужеством; но по утомлению, или из вежливости граф Дерби не хотел продолжать его, поклонился королю, признавая себя побежденным, и удалился с ристалища, при громких рукоплесканиях обоим противникам.

Эдуард вошел в свой шатер. Трубы снова заиграли вызов, и опять ответ был дан с противоположной стороны. Лишь только звуки их умолкли, как другой рыцарь выехал на место ристалища, и по короне, украсившей шлем его видно было, что он был знатного происхождения; и в самом деле, этот противник был Гильом Гейнаузский, зять короля.

Поединок этот был, как и первый, скорее поединком чести и вежливости, нежели настоящим сражением; хотя, впрочем, он был очень любопытен для глаз искусных бойцов, составлявших не только действующих лиц, но даже и зрителей этой сцены; потому что происходил с необыкновенным искусством и ловкостью. Впрочем, в наносимых друг другу противниками ударах заметно было искусно скрытое снисхождение для того, «тобы производимое этим поединком на зрителей впечатление было подобно тому, какое бы произвела в наше время превосходно сыгранная интересная комедия взамен ожидавшейся трагедии. Посему по окончании этого поединка, как ни сильны были рукоплескания, но видно было, что публика ожидала в последующих чего-нибудь важнее и серьезнее. Король и его противник переломили каждый по три копья, потом граф Гильом, признав себя побежденным, удалился так же, как и граф Дерби.

Эдуард, недовольный этими легкими победами, вошел в свой шатер, сожалея, что не вздумал под вымышленным именем вмешаться в число бойцов, вместо того, чтобы согласиться на предложение объявить себя поборником этого дня.

Лишь только король скрылся, как позывные звуки труб с его стороны раздались снова, но ответа на них не было. Все начали было роптать, что турнир так скоро должен был прекратиться; но вдруг на противоположной стороне трубы заиграли французскую арию. Это доказывало, что французский рыцарь требует сражения.

Взоры всех присутствующих обратились к барьеру, в который въезжал рыцарь, хотя, впрочем, среднего роста, но по управлению конем и ловкости, с которою он держал копье, можно было заметить в нем необыкновенную силу и искусство. В щите герба его были три золотые с распущенными крыльями орла, — два, помещенные внизу, а третий над ними, и были все увенчаны французскою лилиею. По одному этому значению, вероятно, никто не мог бы в наше время определить, кто был этот новый противник. Но граф Салисбюри узнал в нем того молодого рыцаря, который на другой день после встречи при Биронфосе по приказанию Филиппа Валуа перебрался через болото, разделявшее накануне английскую и французскую армию, осмотрел покрывающий склон горы лес и, не найдя в нем никого, на самой вершине горы водрузил в землю, как сказано выше, свое копье. Отправляя его с этим опасным поручением, Филипп, посвятив его в рыцари, возложил на него сам оружие, а по возвращении, в награду за оказанное мужество, позволил прибавить к прежним изображениям его герба лилию, что по герольдике называется — увенчать герб лилией.