Первые два поединка были совершенно карусельные в виде наших состязаний в фехтовальном зале; каждый из противников оказал довольно силы и ловкости; два или три копья были преломлены, и Гильом Монтегю вышел из боя с одинаковой честью, как и два храбрейшие рыцаря целого Света; но в третий раз все знали, что игра должна была превратиться в серьезный поединок; потому что слух о вызове, сделанном прежде Гильомом Дугласом Гильому Монтегю, разнесся по всему собранию, и, оплакивая смерть неизвестного рыцаря, все надеялись испытать еще раз волнение, произведенное накануне над всеми, поединком, в котором он пал.

Вызов, сделанный музыкантами на платформе, произвел в зрителях сильное участие и нетерпение. Опасения любопытных, что вызов не будет принят, рассеялись звуком четырех шотландских волынок, которые горной шотландской песней отвечали на вызов труб и литавр. В ту минуту барьер отворился, и Дуглас въехал на место ристалища. Все его узнали по новому в гербе украшению, щит которого был разделен надвое, верхняя часть его была лазуревого цвета, а нижняя серебряная, — на лазуревом поле находилась золотая корона, а на серебряном кровавого цвета сердце; это последнее украшение герба Дугласов, на котором прежде находились три красные звезды на серебряном поле, получено ими было после геройской смерти доброго лорда Жама Дугласа, павшего в Гренаде, как сказано выше, в то время, когда он вез в святую землю сердце своего короля и друга Роберта Брюса Шотландского.

Общий ропот участия и любопытства встретил Дугласа, потому что он вдвойне был знаменит как подвигами своего отца, так и своими собственными. Слух о его отважных предприятиях, верности королю Давиду и ужасных потерях, причиненных им англичанам, с десятилетнего почти его возраста, когда он впервые взял в руки копье и меч, делал его предметом участия мужчин и удивления женщин. Гильом Дуглас, подняв забрало своего шлема, отвечал на это участие поклоном королеве Филиппе и графине Салисбюри. В эту минуту все увидели черты лица молодого двадцатилетнего человека; и удивление усилилось, потому что всем невероятным казалось, как мог он в таких юных летах составить себе такую славу. Гильом Дуглас, поклонясь обеим королевам, опустил забрало шлема и, поднявшись на платформу, ударил острием копья своего в щит войны Гильома Монтегю.

Гильом Монтегю в то же мгновение показался в дверях шатра.

— Хорошо, мессир, — сказал он, — вы исполнили ваше обещание, явились на свидание со мной, и я вам за это очень благодарен.

— Вы говорите, молодой рыцарь, так, как будто вызов сделан вами; но вы заблуждаетесь: вызов сделал я, мессир, и от меня зависит исполнение в точности этого дела.

— Кем бы он не был сделан, мессир, это все равно, ибо он равно храбро как сделан, так и принят. Почему и прошу вас, немедля, занять ваше место, потому что я прежде буду на своем, нежели вы на вашем.

Дуглас поворотил коня, и пока Гильом Монтегю пристегивал щит и выбирал себе копье, он проехал снова все ристалище; потом, достигнув того барьера, через который въехал, опустил забрало шлема, взял копье на перевес и, оборотив коня, увидел, что противник его стоит уже на месте. Гильом в одну минуту взял тоже копье на перевес, и старшины турнира, заметив, что противники готовы к удовлетворению общего нетерпения, подали знак к сражению.

Оба молодые рыцари устремились с такой быстротой друг против друга, что им невозможно было принять предосторожностей; поэтому, хотя оба копья и достигли шлемов, но они соскользнули со стали, блеснули только огненными искрами, а противники, увлеченные быстротой коней, проскакали мимо, не сделав ни малейшего вреда один другому. Однако оба, остановив с силой и искусством истинных наездников коней своих, заняли каждый места свои для вторичной встречи.

Этот раз Дуглас направил острие копья в щит противника и ударил его с такой силой в грудь, что копье преломилось на три части, а Гильом Монтегю упал на спину своего коня.