— Может быть, я еще и сегодня вечером буду нужен вашему величеству, посему прикажете ли мне остаться здесь, или удалиться?

— Нет, ступай, Готье, — сказал мрачным голосом король, — в этой комнате находится человек, с которым мне нужно говорить без свидетелей; потому что никто, кроме меня, не должен слышать того, что он мне скажет, и если бы в эту минуту вошел нечаянно лучший из друзей моих, то я не поручился бы ни за минуту его жизни.

Оставь меня, Готье, оставь и сохрани тебя Всевышний провести когда-нибудь такую ночь, какую должен я провести сегодня!..

— Однако, в это время двор вашего величества…

— Веселиться — свойственное им занятие; чело наше покрывается морщинами, волосы седеют, а они удивляются, отчего короли так рано стареют. Что делать, они так громко смеются, что не могут слышать тех, кто тихо вздыхает.

— Ваше величество, вы изволите скрывать от меня какую-нибудь опасность, которая грозит вам, воля ваша, я останусь с вами.

— Опасности нет никакой, божусь тебе.

— Однако, вашему величеству, угодно было приказать графу Бомону и Роберту д’Артуа быть готовыми сопровождать вас.

— Я еду к матери.

— Но, — продолжал Готье тихим голосом, приблизившись к королю, — если это посещение будет вроде того, в котором я сопровождал ваше величество в Нотингемский замок, когда через подземелье мы достигли ее спальни и взяли под стражу Робера Мортимера.

— Нет, нет, — сказал с нетерпением Эдуард, причиной которого было воспоминание о поведении его матери. — Нет, Готье, королева отказалась от своих заблуждений и раскаивается в прежних проступках, которые я, благодаря моей над нею власти, власти, может, немного жестокой, не такой, какую бы надлежало иметь сыну над матерью, заставил ее оплакать в продолжение целых десяти лет заключения в башне замка Рединг. Что же касается нового любимца, то мне нечего опасаться; ужасная казнь Мортимера, окровавленный труп которого брошен был, по моему приказанию, на показ всему Лондону, отобьет охоту у всякого заступить это опасное звание. И это будет просто посещение покорного и почти раскаивающегося сына, потому что бывают минуты, в которые я сомневаюсь в том, что говорят о женщине, называющейся моей матерью, я желал бы сомневаться в том, на что имею неоспоримые доказательства. Итак, иди и спи спокойно, мой милый Готье; мечтай о турнирах и поединках так, как следует рыцарю; а мне оставь мечтать об изменах, беззакониях и убийствах, в них заключаются, по большей части, мои сновидения.

Готье заметил, что настаивать больше невозможно; остановясь, поклонился королю, который приказал проводникам своим, освещая ему путь, проводить его.

Эдуард следовал взором за молодым рыцарем, удалявшимся во мраке, — и лишь только свет от факелов исчез из глаз короля, то он, вздохнув, обтер рукою лоб, отворил дверь и вошел в свою комнату.

В этой комнате находился человек между двумя стражниками. Эдуард подошел прямо к нему, посмотрел с ужасом на его бледное лицо, которое казалось еще бледнее от освещения одной лампы, стоявшей на столе, потом спросил у него тихим и почти дрожащим голосом:

— Вы ли Монтраверс?

— Точно так, ваше величество, разве вы не изволите узнавать меня?

— Да, я помню, что раза два я вас видел у моей матери, во время нашего с ней путешествия во Францию, — потом, обратясь к стражам, приказал им удалиться.

Когда они вышли, Эдуард устремил испытующий и вместе с тем страшный взор на Монтраверса, затем, упав в кресло, спросил у него гробовым голосом: «Итак, ты убийца отца моего?.