Муна склонился в поклоне, но взгляд его искоса брошенный на незнакомца, ясно говорил, что он понимает, кто — его истинный спаситель.

— Итак, я тебя слушаю.

— Принцесса Ольвия очень умна, но я не встречал человека, который любил бы власть больше, чем она. Однако она знает, что ей никогда не стать хурренитской королевой, потому что у нее есть еще двое старших братьев. Поэтому она согласилась стать женой сына правителя Отиля.

— Это все? — спросил хан.

— А разве этого мало? Отиль это замковый камень всего устройства. Покачнись он, другие рухнут. Очень скоро ты убедишься в правоте моих слов. И тогда Мста потечет кровью, но если ты к тому времени перебьешь своих людей, то с кем ты встретишь годину великих испытаний?

— Послушай, — непривычно мягким, не предвещающим ничего хорошего, голосом сказал хан, — но тогда ее надо было убить. И еще раз убить.

— Пойми, если бы ты убил ее или захватил, то все несчастья, которые скоро обрушатся на королевства и царства, обрушились бы на тебя одного и на твой народ. Твоя кровь помирила бы прежних и будущих врагов. Ты хочешь этого?

— Этого я не хочу, — ответил хан Бубука Веселый. — А теперь поведай, зачем ты пришел ко мне, веретенник.

… Нижняя палуба «Орла», на которой обитали граничары, представляла собой, идущую вдоль бортов, галерею, а крышей ей служила верхняя палуба. На верхнюю палубу никого не пускали. У трапов, ведущих наверх, безотлучно дежурили хурренитские гвардейцы, сильно упавшие в глазах граничар после побоища в устье Хемуля.

Граничары принялись обживаться в своем временном жилище. Развесили и разложили оружие, так чтоб всегда было под рукой, побросали на солому плащи. Договорились, кто и где будет нести стражу. Больше делать было нечего.

Самохе не нравилось лежать на палубе, ему все время казалось, что сквозь щели между досками, несмотря на то, что они были залиты смолой, пробивается смрад из невольничьего трюма. Он облюбовал продольную балку, идущую вдоль борта. Она проходила чуть ниже окон и по ширине была такова, что на ней спокойно мог лежать человек, если, конечно, этим человеком был Самоха, а не Жуч, и уж тем более не Чойба Рыжий. Самоха лег на нее, положил под голову плащ и теперь мог, лежа, наблюдать как проплывает мимо Заречье. Много раз он видел левый берег, но это всегда было сопряжено с опасностью. В любой момент можно было ждать нападения или варваров или плавунцов и рассчитывать при этом приходилось только на себя да на своих побратимов. Сейчас же, на корабле, которому не страшны были ни плавунцы, ни варвары, Самоха чувствовал себя как-то расслаблено, словно сняли с него привычный груз тревоги и опасности. Ветерок овевал его лицо, с берега иногда доносился запах цветов, плескалась в реке рыба и Самоха плыл над водой, словно летел.

С кораблей видели ханский шатер, стоящий на вершине холма, потом миновали злополучное устье, где ничто, кроме обгорелых сосен на берегу, не напоминало о вчерашнем, но граничары, кроме назначенных в стражу, этого не видели, всю первую половину дня они отсыпались.

На обед им принесли котел с вареным мясом и по кружке вина. Вино показалось Самохе кисловатым. Спать больше не хотелось, смотреть, как Клепила пытается разбудить Жуча, надоело. Самоха пошел бродить по кораблю. Обойдя его вокруг, он не нашел ничего интересного. По трапам сновали матросы, но граничарам, как уже было сказано, вход на верхнюю палубу был закрыт. Самоха спустился в трюм и сам не зная зачем пошел вдоль скамеек с прикованными к ним гребцами, стараясь определить откуда они родом. Бесполезное занятие, одежда на всех была, драные штаны или набедренные повязки, а в таком виде отличить менкита от зерита, или скирлинга от герула, занятие безнадежное. Да и какая разница, герб племени рабов — цепь, которой они скованы.