|
— Совсем нечем, папа? Ничего-ничего не осталось? Георгиос виновато пожал левым плечом. — Ничего… Последние деньги ушли на свадебные приготовления… Софья молчала. Нетрудно догадаться, чего от нее ждут. Если бы отец решился занять денег у родственников или друзей, он бы, конечно, скрыл от дочери плачевное состояние своих дел. — А сколько нужно? — Триста драхм. Она сделала перерасчет в уме—получалось около шестидесяти долларов. — За все про все да еще всякие мелочи—это даже не очень дорого, — слабо улыбнулся отец. — Иногда женихи сами берут на себя эти расходы… — Хорошо, папа, я достану деньги. Внутренне собравшись и стараясь не выдать волнения, она повела разговор о деньгах как о чем-то само собой разумеющемся, и, верно, поэтому Генри не удивился и не встревожился. Он вынул бумажник и из внешнего отделения извлек греческие деньги. — Видимо, Софья, я должен был сразу оговорить, что церковные расходы беру на себя. За все, что сейчас делается в вашей церкви, можно было бы заплатить и больше. 6 До венчания оставалось всего шесть дней, но, поскольку душевные тревоги отпали, времени должно было хватить. За исключением королевского двора и очень богатых семей, греческие девушки подвенечных платьев не шили—их брали напрокат. Мануфактурная лавка отца была недалеко от улицы Гермеса, и с некоторыми владельцами богатых «свадебных магазинов» Георгиос Энгастроменос водил дружбу. Софья без труда подобрала себе только что сшитое белое атласное платье с кружевной фатой, длинное, до полу, с широким шлейфом. И раз оно было совсем неношенное, его легко пригнали по фигуре: в груди Софья была немного полнее своих афинских сверстниц, да и ноги у нее подлиннее. Генри предложил купить из приданого только самое необходимое: они проведут всего по нескольку дней в Сицилии, Неаполе, Риме, Флоренции и Венеции, а потом сразу отправятся в Париж, где будут жить в его роскошных апартаментах на площади Сен-Мишель, 6, занимая целый этаж. Всего в Париже ему принадлежало четыре дома. А уж в Париже ее гардеробом и вечерними туалетами займутся лучшие портные. Дни летели быстро, семейство прибирало и украшало дом, в саду развешивались гирлянды. Каждый день Софья с матерью часами ходили по афинским магазинам. Для итальянских мостовых, музеев и храмов Генри велел обзавестись несколькими парами подходящей обуви. Они виделись ежедневно, и всякий раз казалось, что он молодеет с каждым часом. Он заказал каюту на пароходе «Афродита», который отплывал из Пирея в день их свадьбы. Потом случилось нечто неожиданное. Генри Шлиман назначил Георгиосу Энгастроменосу свидание в нотариальной конторе: нужно подписать важный документ. Вечером, когда отец вернулся домой, Софья спросила: — Что это было, папа? Брачный контракт? — Скорее, акт о лишении всех прав и состояния. Мадам Виктория бросила на мужа озадаченный взгляд. — Что ты имеешь в виду? — Я прекрасно знаю, что имею в виду, хотя не вижу, зачем все это. Меня просили официально согласиться с тем, что Софья не может никаким образом претендовать на его состояние—ни при жизни, ни после смерти Шлимана—и что только в случае доброго отношения к нему что-то останется ей по завещанию. Семья переваривала новость в молчании: для размышлений им дали пищу столь же тяжелую, как сухожилие горного козла. Не доверяя голосу, Софья улыбкой поблагодарила его. После постановки в 406 году до и. э. трагедии Софокла «Эдип в Колоне» другим величайшим событием в жизни этого афинского предместья стала свадьба Софьи Энгастроменос и Генри Шлимана. |
