Да и что за интерес? Одни и те же шутки, все тот же тир, все те же свистульки, все та же сахарная вата — лизнул пару раз и нет ее. Все так быстро приедается. Мирок как мирок — лизнул пару раз и нет его.

Таков и наш мир, мой и Роми.

Иногда она провозглашает, что это нормально, чтобы мир был таким, чтобы любая жизнь проходила в замкнутом пространстве, его ведь никому не отпущено вдоволь, что у каждого — свой предел, свой горизонт. Может быть, коллеги Оразда (он называл их «гоголевскими писаришками») не только от нас заперли на вечные времена всё подлинное, неподдельное. Может быть, в Музее мира действительно открыто всего несколько залов. И верно: дальше, чем проникает твой взгляд, не заглянешь; больше, чем позволяет мысль, не обмыслишь. Выше головы не прыгнешь!

Дверь захлопнули у тебя перед носом, тут уж подглядывай — не подглядывай… Это Роми так считает, но я с ней не согласен. Человек заслуживает большего, ему нужна высота, у человека есть право на размах. Это свое право он выстрадал.

Ну, ладно: размахнулся ты и машешь, машешь… а дальше? — спрашивает Роми.

Если как следует махать, полетишь, — говорю я. — Ага, пока не ткнешься, трепыхая крылышками, в колпак, под которым мы все сидим, — не сдается она. — Вот он, ПРЕДЕЛ. Предел есть у всего, мой дружочек. Он и богу поставлен — ведь его существование зависит от того, верят в него или нет.

Ни одна из осей координат не является бесконечной.

Ни один аргумент не является абсолютным. Даже любовь не абсолютна. Любовь в особенности…

Почему это так? — спрашиваю ее я. Потому, Ральф, что разум — это штука всеядная, он ничем не брезгует.

Учует, что где-то ему может сойти с рук, и сразу туда.

Все-то ему нужно знать, вот жадность, прямо вылитый ростовщик.

Да если б ему позволили узнать ВСЕ, он и от этого не отказался бы, лишь бы испытать эгоистическое удовлетворение от того, что знает.

Развратничая с тайной, разум неутомим. А что потом? Потом приходит тоска, безразличие и одиночество. Таков грязный трюк, который преподносит нам мозг: сперва ему надо всё знать, а потом, когда узнает, ему становится тоскливо. Ты бы что выбрал, а, Ральф, — не знать или испытать тоску? Испытать тоску, отвечаю. — А я бы хотела не знать, — говорит Роми.

Скоро пойдет дождь, надо поискать укрытие. Где-нибудь здесь, в нашем мире. Этот мир не принадлежит вам, не принадлежит он и Кондору, Оразду; это не Ярмарочный мирок. Мир этот наш с Роми, он обнесен оградой, которую мне хотелось бы разбить, да вот не знаю — нужно ли. Роми сеет в моей душе сомнения. Не знаю. Я уже ничего не знаю. Устал я скитаться, а на одном месте оставаться не в силах.

Потому что… Откуда я знаю, почему.