Эта поздно-ранняя ночь-утро в Лос-Анджелесе была холодной и фиолетовой. Луна была уходящей, но все еще достаточно близкой, чтобы напоминать открытый глаз. Я слышал смех людей в баре через несколько улиц.

Я бродил по крыше, водя пальцами по перилам, по краю мебели и по лимонным деревьям в горшках. Там не было камер и это было почти самое высокое здание Вениса; все, что я мог видеть — остальные крыши. Соседская крыша пустовала; весь дом, думаю, — тоже. Арендный. И крыша на другой стороне, еле видимая в темноте, тоже была пустой.

Безопасно. Возможно. Она была открытой, так что, технически, не была пуленепробиваемой. Но она была достаточно близко. Данный риск был не очень велик для меня, чтобы хотя бы притвориться, что я волновался. Я хотел уйти на пять, семь или двенадцать минут.

Я сделал укол, сглотнул и стал ждать.

Когда я был волком, пространство чувствовалось меньше. Мои чувства распылялись на фрагменты. Я помнил человека с бешеным пульсом, и я видел мир его глазами, выше. Но вскоре я забыл его. Я шагнул с края прямо в пространство, заключенный высоко над шумным миром внизу. Листья лимонных деревьев что-то тихо шептали мне. Запах еды поблизости был горячим и сладким. Над моей головой шумно пересекла небо падающая звезда.

Я подошел к краю — песок скрипел под лапами — и взглянул вниз. Слишком далеко для прыжка. Но мир притягивал меня к себе. Я разочарованно присвистнул.

Все в этом месте звало меня, но я был в ловушке.

Я вернулся в мое человеческое тело за декоративными горшками с лимонными деревьями. Лежа на спине, я смотрел вверх сквозь листья пленного фруктового дерева. Мои мысли и воспоминания медленно вновь собирались в кучу.

Даже в облике волка я хотел большего.

Есть вещи, которые никогда не стареют: первое слово, сказанное в микрофон студии звукозаписи, первый корявый отрывок песни, первый раз на радио.

И есть вещи, которые стареют: я.

Какая бы то ни было часть меня, способная работать всю ночь или типа того раньше, очевидно, осталась позади где-то в моей бурно проведенной юности, или просто в Миннесоте. Я спал, пока солнце не взошло высоко, а после обнаружил, что у меня нет ничего на завтрак, кроме сумки от пончиков, полной скучающих муравьев. Я явно не мог работать в таких условиях, так что пешком отправился на охоту/собирательство (лирическая возможность? Надо записать в блокнот) (собирательство/охота более интересны, когда этого не ожидаешь).

(Я собираю/ты охотишься/ мы оба в ловушке)

К тому времени, как я вернулся в квартиру, солнце было еще выше, а меня ждала Бейби.

Она сидела в одном из двух белых виниловых кресел в недо-зоне-отдыха, снова работая на своем айпаде. Когда я открыл раздвижную дверь, она подняла глаза.

— Ты должен был работать.

Я задвинул дверь локтем.

— Я работал.

— Что у тебя там?

Я взглянул на свои руки. Я не мог вспомнить все, что там было.

— Ерунда. Для кое-чего. Для. Работы.

Она наблюдала, как я освобождаю руки на столе у ее кресла: небольшая плетенная корзина, которая интригующе потрескивала, и, вероятно, будет потрескивать еще лучше в микрофон, фальшивые канделябры из слоновой кости, грубая гавайская футболка на несколько размеров больше и небольшая фиолетовая статуя Будды в качестве подарка к возвращению Джереми.

— Это не «Холостяк», — сказала она мне. — У меня нет денег, чтобы следить за тобой. Так что ты собираешься сделать что-то интересное, пока мои камеры тут.