Мы летели на Запад.

Летели на новеньких, только что с завода машинах. Как пахли эти свежеиспеченные, выкрашенные серо-голубой краской «лавочкины», не объяснить! Один трепетный, не выветривающийся сто лет аромат эмалита чего стоил…

Вел нашу группу командир полка, на маршруте все складывалось нормально, если не считать препаршивейшей видимости: в небе ни облачка, а впереди ничего не разглядеть — синевато-коричневая густая пелена стоит стеной… Такое бывает, особенно в жару.

До конца полета было еще порядочно. Километров за полтораста до цели Носов неожиданно передал по рации:

— Группу вести дальше Абазе. Сажусь на запасном. С этими словами он резко отвалил из строя и пошел вниз. Заняв место ведущего, я сверился с картой, поглядел на часы и сразу ощутил беспокойство — за моей спиной летели восемь душ.

Ни в какую телепатию я не верю, мысли на расстоянии читать не умею, но то было физическое ощущение: они летят за мной, они смотрят вперед моими глазами.

Аэродром назначения открылся в расчетное время, но командный пункт приказал нам с посадкой не спешить: что-то на полосе у них было не в порядке.

Я велел ведомым доложить, какой остаток горючего. Ребята доложили. Горючего было мало. У всех.

— Затяжелить винты. Уменьшить скорость, следить за красной лампочкой, — передал я всем. Красные лампочки загораются, когда горючего остается на десять минут работы двигателя.

Предупредил командный пункт: горючего в обрез. Мне ответили грубо и бесцеремонно:

— Не паниковать! Ждите на кругу. И тут я услышал Сережу Ткаченко, он старался говорить бесстрастно, как диктор:

— Я — «девятый», красная лампочка загорелась. Как поняли?

Поглядел на посадочную полосу. Насколько удалось рассмотреть, никаких препятствий на полосе не было. Чувствуя выступающую испарину на лбу, стараясь не выдавать волнения, передал Ткаченко и командному пункту одновременно:

— «Девятый», тебе — снижение и посадка. Шасси выпускать на четвертом развороте. Внимательно… Командный, обеспечьте безопасность «девятому»…

И сразу услышал Остапенко:

— Я — «двадцать шестой», загорелась лампочка.

— «Двадцать шестой», следуй за «девятым», с шасси не спеши… Командный, на заходе два экипажа.

Они шли друг за другом, они тянулись на последнем. И я вздыхал с облегчением, когда слышал:

— «Девятый» — посадка.

— «Двадцать шестой» — посадка.

— «Ноль пятый» — посадка.

В воздухе остались Жора Катония и я. Мы были в районе третьего разворота, когда на приборной доске у меня замигала красная лампочка. Я спросил Жору:

— Как горючее?

— Что-то еще есть: лампочка не горит пока.

— Понял, — сказал я. — Заходим парой. Занимай превышение, с колесами не торопись. Как понял?

Он понял, как всегда понимал меня, золотой мой ведомый.

Мы выполнили четвертый разворот, я начал выпускать шасси, обернулся взглянуть на Жору, Его машина висела на месте, колеса выползали из куполов.

Я скомандовал:

— Щиточки, Жора! — и перенес взгляд на посадочную полосу.

Земля приближалась, и отвлекаться в это время нельзя. Сел. Плавно притормозил. Обернулся. Катонии на полосе не увидел. Еще ничего не зная, но уже тревожась, развернул самолет, однако рулить не смог — винт встал, горючее кончилось.

А вдоль полосы бежали люди. На подходе к аэродрому протекал канал, там был шлюз. Люди бежали к шлюзу.

Потом выяснилось: перед самым пересечением канала двигатель дал перебой, видимо, горючее отлило, машинально Жора поддернул самолет и, потеряв скорость, рухнул в канал.