Мне сделалось вдруг холодно и неуютно, будто отовсюду подуло сквозняками. И я понял: дрейфлю, самым пошлым образом — дрожу. Мне представилось выездное заседание трибунала в полку, я вообразил себе оглашение приговора. Подумал четко и ясно — больше не летать.

Это было самое страшное.

— Как же теперь быть, командир? — спросил, ловя взгляд Носова.

— «Как быть», «как быть»! Закудахтал! Раньше надо было думать! До, а не после… Пока этот рапорт у меня, ничего не могу… и не буду ничего. Уговаривай Семивола, чтобы забрал бумагу, а тогда посмотрим, подумаем. Только Семивол упрям, как… Семивол, едва ли ты его уломаешь.

И Носов дал сроку — сутки.

Мы потратили ночь и половину дня на Семивола. Мы — Жора Катония, золотой мой ведомый, и я. И выпито было и переговорено не сосчитать и не измерить. Наконец Семивол сделал первый шаг:

— Или мне жалко было? Пристреливай! Хрен с тобой, Абаза. Но спроси сперва. Можешь меня не уважать, пожалуйста, твое дело, но с должности я пока не убран! Начальник воздушно-стрелковой службы все-таки Семивол, а не ты, Абаза! Ты, может, и достоин далеко пойти, я знаю: грамотный — раз, летаешь — два и хитрый — три! Но меня унижать не надо. Я тоже — хитрый…

Чего только мы не наплели в эту ночь Семиволу, как не превозносили его авиационные таланты, его необыкновенную мудрость. Чего не сочинили, чтобы вызвать сочувствие.

Мой верный Жора, мой лучший ведомый изо всех ведомых, вел свою партию с мастерством и проникновенностью заправского батумского тамады.

Я постыдно спасал шкуру. Это было отвратительно, увы, но… было.

Наконец Семивол принял решение забрать рапорт.

— Утомили вы меня, — сказал он, — иду вам навстречу. Через час в капонир, где я дежурил, сидя в кабине, взнузданный и готовый к запуску, впорхнула Лялька Брябрина и прощебетала с сочувствием:

— Носов злой, как черт, только что завернул представление на очередное звание… Не везет тебе, Коль…

— Слава богу! — искренне обрадовался я. Брябрина поглядела на меня подозрительно и, видимо, решила что я не понял ее.

— На тебя представление завернул!

— Ясное дело, на меня, Лялька. Мог ведь от полетов отстранить…

— Господи, летать, летать… А собьют если?!

— Вот тогда действительно будет невезуха, бо-о-ольшая невезуха, Лялька!

14

Когда-то, классе в седьмом, Симка придумал нам сочиненьице «Как ты понимаешь, что такое ответственность?».

Без особой натуги я накатал три или четыре страницы примерно таких разглагольствований: «Ответственность — это способность человека принимать на свои плечи и быть готовым нести груз чужих забот, обеспечивать безопасность, например, в условиях шторма или пожара, проявлять внимание к тем, кто нуждается в помощи…» И получил четверку. А внизу была ремарка Симона Львовича: «Но мало примеров!»

Согласен, примеров было действительно маловато.

Только откуда они могли взяться, примеры?

Что я знал об ответственности задело, которому служишь, за слова, которые произносишь, за чувства, что вызываешь, за поступки совершаемые и за тайные мысли — тоже?

А отвечать приходится решительно за все: за длиннейший ряд, состоящий из n+1 членов!

Вероятно, сегодня я бы написал то сочинение лучше, без пустых рассуждений, на одних только чистых примерах.

Мы летели на Запад.

Летели на новеньких, только что с завода машинах. Как пахли эти свежеиспеченные, выкрашенные серо-голубой краской «лавочкины», не объяснить! Один трепетный, не выветривающийся сто лет аромат эмалита чего стоил…

Вел нашу группу командир полка, на маршруте все складывалось нормально, если не считать препаршивейшей видимости: в небе ни облачка, а впереди ничего не разглядеть — синевато-коричневая густая пелена стоит стеной… Такое бывает, особенно в жару.