Купеческий сын Гучков с огромным трудом, только переодевшись в платье лютеранского пастыря, смог проскользнуть сквозь революционные заслоны и укрыться в Западной Европе. Его же «искренний друг» потомственный дворянин «дорогой Владимир Федорович» остался в красной России, прожил, а точнее сказать, просуществовал здесь в роли жалкого изгоя до самого конца.

Неизвестно, испытывал ли старый Джунковский раскаяние перед смертью, были ли у него предсмертные озарения, понял ли он одну горькую очевидность: подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где окончила Свои дни Царская Семья, и подвал НКВД в доме на Лубянской площади в Москве, где провел долгие месяцы в заключении «бывший генерал», — по своей исторической сути один и тот же подвал. И прокладывая дорогу «Им» в Екатеринбург, Джунковский готовил и себе ту участь, которую и получил.

Глава V. Круговорот столичной суеты

В 1912 году Царь и Царица окончательно заключили: Григорий послан Им Всевышним, он человек необычного предназначения. Он спас, вырвал из плена смерти Их «Бэби», Их «Солнечного Луча» — Наследника Алексея.

Эту убежденность никак не колебали наветы на него, которым Царь и Царица, после документального опровержения слухов, не придавали больше серьезного значения. Как следует из воспоминаний Дворцового коменданта В.Н. Воейкова, его попытки донести до Государя негативные суждения о Григории Распутине заканчивались всегда одинаково. «Все то, что Вы Мне говорите, — прерывал собеседника Монарх, — Я слышу уже много лет. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространенных слухов подтверждения не получил».

Как признавался Воейков, «было чрезвычайно трудно возражать на такой аргумент, тем более что как у Государя, так и у Императрицы сложилось (достаточно обоснованное) убеждение, что всякое пользующееся Их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников». Дворцовый комендант на личном опыте мог в том убедиться. Ему совершенно бездоказательно навешивали ярлык «ставленника Распутина». И даже в эмиграции «современники событий» не успокоились; подобное абсурдное клише встречается в немалом количестве мемуаров эмигрантов «первой волны».

Нравственная чистота и бескомпромиссность Императора Николая II сами по себе исключали возможность неформального и многократного общения Его с любым аморальным субъектом. Ему, живущему Верой и в Вере, не нужны были никакие «досье», чтобы понять искренность

Богопреданности Григория. Но как политик он обязан был «реагировать». Потому и возникали «расследования» и «узнавания», которые всегда заканчивались одинаково: кроме туманных слухов ничего подлинного. Государь верил Своим глазам и Своему православному чувству.

В свою очередь и Александра Федоровна доверяла сердцу, личным наблюдениям и Своему житейскому опыту. А все это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество Григория.

Прекрасно ознакомленная с Библейской Историей и житиями Святых, Императрица хорошо знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью человеческая толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, Которого шельмовали и предавали при жизни.

Ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира все возрастает, — заметила Она в апреле 1916 года в письме Супругу. — Во время вечернего Евангелия Я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина.