Конан помог Филиопе вслед за ним соскользнуть к борту по наклонившимся шканцам. Вместе они спрыгнули на разбитый корпус, который зарылся в каменистый берег речушки. Из-под обшивки «Ворона», там, где ее разбило о камни, высыпались груды и разлились потоки сверкающего золота и драгоценностей, часть из которых еще покрывала корка кораллов и мидий.

Нельзя было сказать, сколько морских сокровищ оказалось беспорядочно разбросано по степи по всему маршруту корабля. Пластины и слитки, которые сложили в нижней части корпуса вместо балласта, исчезли, но лучшие находки остались, сложенные в бочонки, ящики, хоть ныне и те и другие были разбиты. Конан наклонился и поднял элегантно отделанную рубинами нагрудную пластину. Он повесил ее на шею Филиопе, а украшенный драгоценными камнями серебряный гребень подошел для ее сырых, пахнущих морем волос. Потом Конан подобрал кольца и браслеты для своих и для ее запястьев и пальцев. У них ведь не было никаких денег.

Широкие ворота в частоколе открылись, пропустив пеструю толпу. Первой к потерпевшим кораблекрушение подошла стража ворот, вооруженная длинными прямыми пиками. Позади них толпились горожане. Одни шли пешком, другие ехали на лошадях. Основную часть процессии составляли люди в фуфайках из овчины и отделанных мехом металлических шапках, вооруженные кривыми саблями и короткими луками. Они собрались на низком берегу и спустились к самому потоку. По одежде, бронзовой коже, лицам с высокими скулами нетрудно было узнать гирканийцев.

В самом центре толпы двигался экипаж, который тащила по меньшей мере дюжина лошадей, — широкая, высокая, напоминающая фургон повозка, установленная на нескольких парах больших, окованных медью колес. Ее передняя часть была превращена в просторную веранду, где трое слуг в форме размахивали кнутами. Над ними возвышался миниатюрный балкон с крышей и перилами, откуда два или три человека, не мешая друг другу, могли осматривать большую территорию, увещевать людей и командовать толпой. По бокам повозки поднимались маленькие защитные башенки, наполненные вооруженными стражниками. Без сомнения, там скрывалась свита короля кочевников.

Действительно, человек, неожиданно появившийся на верхнем балкончике, выглядел гордым правителем широкой восточной степи. Он носил высокий бронзовый шлем, который сам по себе напоминал минарет: его витые гребни и подвески светлого золота покачивались и сверкали. Лицо правителя, безбородое и древнее, было изборождено морщинами от суровой жизни в ненависти к роскоши. Широкий плащ из соболей на шелковой подкладке покоился на могучих старых плечах. С королевским достоинством возвышался он над колесничими, спокойно разговаривая с каким-то человеком, сопровождавшим его. Спутник короля — высокий, тощий, темнокожий, одетый в грязные белые одежды — оказался старым знакомым, и от вида его настроение Конана испортилось. Это был не кто иной, как Кроталус.

Конан повел Филиопу вперед, не дожидаясь, пока гирканийцы подойдут ближе. Он шел вызывающе, шагая словно король в своих собственных владениях, хоть ему потребовалось не больше дюжины шагов, чтобы остановиться напротив копий встречающей их делегации.

Тяжеловесный дворец на колесах, загромыхав и заскрипев, остановился в утоптанной грязи на берегу речушки. Ряды пеших воинов и всадников расступились и плавно развернулись веером по обе стороны от повозки, встав так, чтобы охранять как правителя, так и сокровища потерпевшего крушение корабля. Из-за рядов солдат выглядывали городские зеваки, без сомнения очарованные спектаклем: безвкусно одетые, наряженные в драгоценности чужеземцы и корабль с сокровищами, очутившийся во многих лигах от моря.

И вот раздался звонкий голос хозяина фургона, обратившегося к Конану на грубом гирканийском:

— Вы и в самом деле моряки, оказавшиеся на мели, перенесенные сюда из моря волшебным ветром, дувшим всю прошлую ночь?

— Конечно, — ответил Конан на том же языке.