|
Обновив и освежив таким образом состав чиновничества, императрица переключилась на подъем экономики страны, упраздняя внутренние пошлины, создавая, по примеру других европейских стран, кредитные банки, поощряя освоение целинных земель на юго-западе страны, организуя там и сям средние школы, основывая Московский университет, наследовавший Славяно-Греко-Латинской академии того же города, и Академию наук в Санкт-Петербурге. Кроме того, она поддерживала, наперекор стихиям, открытость России западной культуре, как того хотел Петр Великий, но не слишком при этом жертвуя проникнутыми местным колоритом традициями, дорогими сердцу старого дворянства. Пусть она даже признавала пороки рабства, ей и в голову не приходило избавиться от этого многовекового уклада. Сколько бы неисправимые утописты ни мечтали о рае, где бедные и богатые, мужики и землевладельцы, безграмотные и ученые, слепые и зрячие, молодые и старые, фигляры и разини – словом, все имели бы одинаковые в жизни шансы, Елизавета слишком многое знала о тяжелой российской действительности, чтобы утешаться подобными миражами. Зато, как только она открыла, насколько реальна возможность расширить границы империи, ею овладел такой охотничий азарт и такая жажда собственности, какие знакомы разве что игроку в преддверии большого куша.
К концу 1761 года, когда Елизавета начала уже сомневаться в способностях своих военачальников, была взята крепость Кольберг в Померании. Осадой руководил Румянцев, имевший в качестве помощника нового многообещающего генерала – некоего Александра Суворова. Эта неожиданная победа показала, что права императрица, а не скептики и пораженцы. Однако у нее едва хватило сил порадоваться успеху. Несколько недель отдыха в Петергофе не принесли Елизавете никакого облегчения. По возвращении в столицу чувство удовлетворения, ставшее результатом победного рывка, совершенного Россией, уступило место навязчивой идее о смерти, мыслям об интригах вокруг престолонаследия, о скандалах, вызванных любовными похождениями великой княгини и тупым упрямством великого князя, державшего пари на триумф Пруссии. Прикованная к постели, она страдала от боли в ногах, раны на которых гноились несмотря ни на какое лечение. К тому же ее мучили кровотечения и истерические припадки, при которых она оставалась словно бы оглушенной в течение нескольких часов. Теперь она и министров принимала в кружевном чепчике, сидя на постели. Иногда, надеясь отвлечься и развлечься, она звала к себе мимов из итальянской труппы, приглашенной ею в Санкт-Петербург, и смотрела на то, как они гримасничают, с ностальгией по тем временам, когда шуты еще смешили ее. А когда чувствовала себя чуть-чуть бодрее, чем обычно, просила принести самые красивые из ее платьев, выбирала после долгих размышлений одно из них, надевала, рискуя, что оно расползется по швам, подставляла голову куаферу, чтобы тот завил и уложил ей волосы по последней парижской моде, и объявляла, что намерена появиться на ближайшем же балу во дворце, затем, усевшись перед зеркалом и погрустив при виде набежавших морщинок, увядших век, тройного подбородка и покрытых красной сеточкой щек, приказывала служанкам себя раздеть, возвращалась в постель и покорялась необходимости дожидаться конца своих дней усталой, одинокой, не имея ничего, кроме воспоминаний. Когда придворные изредка приходили навестить Елизавету, она читала в глазах гостей подозрительное любопытство и холодное нетерпение охотника, подстерегающего зверя в засаде. Как ни притворялись они нежными и любящими, но приходили на самом деле только для того, чтобы посмотреть, долго ли царица еще продержится. Только Алексей Разумовский, как ей казалось, искренне за нее переживал. Но о ком он думал, глядя на ставшую немощной любовницу? О той влюбленной и требовательной женщине, которую столько раз сжимал в объятиях, или о той, кому завтра положит на гроб цветы?… К навязчивой мысли о смерти вскоре добавилась еще одна, такая же неотступная: страх пожара. Старый Зимний дворец, в котором императрица со дня восшествия на престол всегда останавливалась, приезжая в Санкт-Петербург, – громадное деревянное строение, и от малейшей искры, нет никаких сомнений, оно вспыхнет, как факел. |
