Твое настоящее имя Рубец Мостиг и ты столкнул автобус с моста.
Грейсон хохочет.
— Так значит, вы раскопали мою тайную темную биографию, — говорит он, не собираясь разубеждать Сервантеса. — Молодец!
— Я знаю, что ты каким-то образом причастен к покушениям на серпов Анастасию и Кюри, — продолжает Сервантес, — и что серп Константин перевернул весь регион вверх дном, разыскивая тебя.
Вот теперь Грейсон впервые поворачивается к посетителю.
— Так вы не работаете на него?
— Я ни на кого не работаю, — отвечает Сервантес. — Я работаю на человечество, как и все серпы. — Он отворачивается, окидывает взглядом серебряный камертон, возвышающийся на алтаре перед скамьями. — В моей родной Барселоне тонисты — бузотеры похуже здешних. У них тенденция нападать на серпов, отчего мы вынуждены их выпалывать. Я увиливал от этой обязанности, тогда как моя квота диктовала мне полоть тонистов. Я не мог распоряжаться собой. Это одна из причин моего переезда в Средмерику. Хотя в последнее время я начинаю думать, что, возможно, пожалею о принятом решении.
— Зачем вы пришли, Ваша честь? Если бы вы собирались выполоть меня, то уже сделали бы это.
И наконец Сервантес признается:
— Я здесь по просьбе серпа Анастасии.
Поначалу Грейсона эта весть, похоже, радует, но радость быстро сменяется печалью. Сколько же в нем горечи! Я никогда не имело намерения сделать его таким.
— Она слишком занята, чтобы навестить меня собственной персоной?
— Сказать правду, так и есть. Занята по горло весьма серьезными делами, — отвечает Сервантес, но в подробности не вдается.
— Ну что ж, я здесь, я жив и я среди людей, которые по-настоящему заботятся о моем благополучии.
— Я пришел, чтобы предложить тебе безопасный переезд в Амазонию, — говорит Сервантес. — Кажется, у серпа Анастасии там есть друг, который сможет обеспечить тебе условия намного лучше, чем в монастыре тонистов.
Раздумывая над этим предложением, Грейсон скользит взглядом по интерьеру часовни. А затем отвечает риторическим вопросом:
— А кто сказал, что я хочу уехать?
Сервантес удивляется:
— Ты в самом деле предпочитаешь гудеть здесь, чем уйти туда, где тебя ждет полная безопасность?
— Интонирование — штука противная, — сознается Грейсон, — но я привык. И люди здесь хорошие.
— Да, безумцы могут быть милыми.
— Дело в том, что среди них я чувствую себя своим. Я нигде и никогда в жизни не чувствовал этого. Так что да, я готов дудеть их дурацкие тоны и исполнять их дурацкие ритуалы, потому что это стоит того, что я получаю взамен.
Сервантес кривится:
— Тебя устраивает жизнь во лжи?
— Только если она делает меня счастливым.
— И что — ты счастлив?
Грейсон задумывается. Я тоже. Я могу жить только по правде. Интересно, а если я научусь жить во лжи, это улучшит мою эмоциональную конфигурацию?
— Курат Мендоса верит, что я смогу найти счастье в их обществе. После тех ужасов, что я натворил — автобус и все прочее — думаю, мне стоит попытаться.
— Значит, я не смогу тебя переубедить?
— Нет, — отвечает Грейсон с решительностью, которой в нем минуту назад еще не было. — Считайте ваше поручение выполненным. Вы обещали серпу Анастасии предложить мне переезд в безопасное место. Вы это сделали. Теперь можете уйти.
Сервантес встает, расправляет складки на мантии.
— Ну что ж, тогда счастливо оставаться, мистер Мостиг. |