Где его жена, понятия не имею. Уверена, что где-то здесь, поблизости.

Стрельцов вдумчиво натирает кий мелом, дернув губы в сухой приветственной “улыбке”.

На его брови розовый след от “боевых” травм прошлой недели и вечерняя щетина. Шея слегка блестит от пота, рукава рубашки закатаны, обнажая сильные, покрытые волосками предплечья.

Останавливаюсь рядом, и он поворачивает голову, глядя на меня нечитаемо.

Схватившись за кий чуть ниже его кулака, дергаю на себя и чеканю:

— Отдай. Хочу сыграть.

Вокруг нас тихие голоса.

Его скулы напрягаются. В глазах вспыхивают упрямые огоньки.

— Мы перешли на ты? — бросает, обведя глазами “свою” публику за моей спиной.

“Да, перешли”, — отвечаю ему предупреждающим взглядом.

Не знаю, дошло ли до него, что пора сворачиваться, поэтому повторяю вслух:

— Отдай.

В этой прилюдной близости я чувствую запах его чистого пота, смешанный с запахом гостиничного мыла.

В животе томительной тяжестью оседает возбуждение. По груди бегут мурашки и напрягаются соски.

Выставлять себя напоказ — моя работа, но сейчас мои щеки просто пылают.

На секунду скрестив свои глаза с моими, отступает на шаг и разжимает кулак, выпуская кий.

От облегчения мне хочется выдохнуть.

Положив вспотевшую ладонь на стол, наблюдаю за тем, как Стрельцов обходит его пружинистой походкой и, кивнув Миллеру “спасибо”, скрывается в толпе.

Облизнув губы, смотрю на своего босса.

Его шея тоже вспотела, идеально уложенные волосы чуть растрепались, язык почесывает зубы.

Последнее чего бы мне хотелось — играть с ним в гребаный бильярд на глазах у тридцати пяти человек и его жены.

— Помнишь правила? — кивает на стол, сверля меня глазами.

Помимо секса, это было наше любимое развлечение — зависать в бильярде. Он учил, а я висла на нем, короче говоря, мы просто дурака валяли.

Но вместо жалящего потока воспоминаний на меня обрушивается раздражение.

— Кажется, что-то помню, — отвечаю, пожимая плечом.

Наклонившись, разбиваю треугольник, испытывая адское желание курить.

— Ты меня не считаешь достойным соперником? — интересуюсь сдержанно. — Поэтому дурака валяешь?

Прогибаюсь в спине, чтобы дотянуться до шара.

Все, что Миллеру нужно сделать, победить и поскорее, но делать этого он явно не собирается.

Прислонившись бедром к столу и терпеливо наблюдая за моим ударом, понижает голос и суховато замечает:

— Я разве могу лишать твоих фанатов такого экшена?

Мажу и вскидываю на него глаза.

Он все еще не выглядит образцом достоинства. Волосы не в идеальном порядке и рубашка чуть выбилась из джинсов, а во взгляде холодный сквозняк — отголосок его предыдущей игры.

Быть мальчиком для битья совсем не его кредо. Он амбициозный. Всегда был таким. Мне это нравилось. Мальчик из простой семьи, сам заработавший себе на первую машину. Они с Чернышовым скупили по дешевке тюльпаны, вложили все что у них было, и продали их на Восьмое марта с накруткой пятьсот процентов. Я с семи утра и до десяти вечера вместе с Ольгой Чернышевой торговала их тюльпанами, пока парни таскали нам эти бесконечные коробки. Это было выматывающе, но весело…

Отвернувшись, предлагаю ему ударить.

Сейчас мне невесело, и мысли пляшут, как пьяные.

Отмахиваюсь от воспоминаний и вру:

— За них не волнуйся. Вечер длинный, а у меня отличное настроение.

Я прекрасно понимаю, о каком экшене идет речь. Моя грудь при каждом наклоне выглядит довольно бесстыже, но это не мои проблемы. Моя единственная проблема — поскорее закончить эту партию, хотя мой соперник, кажется, преисполнился желанием не заканчивать ее никогда.