Ни один из нас не проронил ни звука.

— Две вещи, — сказал я. — Во-первых, когда я вернусь в школу, я снова присоединюсь к команде по плаванию. Во-вторых, если ты еще раз изменишь матери и я об этом узнаю, я выбью из тебя все дерьмо, которое в тебе есть.

Высокий лоб отца прорезали тонкие морщины.

— Так ты все еще об этом?!

— Ты обманул нас.

— Ты практически ничего не знаешь.

— Я знаю, что не могу доверять тебе, — сказал я. — Что еще мне нужно знать?

— Не знаю, Перри, я вообще больше не знаю, кто ты такой.

— Да что ты, вот как? Значит, я не одинок.

Плечи отца поникли, он обвел взглядом холл, словно с трудом вспоминая, что это его офис, место переговоров и цивилизованных отношений.

— Присядь, — сказал он. — Давай поговорим.

— Не сейчас.

Я указал на двери, ведущие в офис.

— У тебя есть ключ от этих дверей?

— Наверное. А что?

— Мне нужно, чтобы ты открыл их для меня.

— Для чего все это, Перри?

— Для Гоби, — сказал я.

31

Как на вас повлияла история вашей семьи, культура и ваше окружение?

Университет Флориды

Отец открыл двери, и мы вошли внутрь. Мы прошли по пропылесосенным коврам вдоль череды закрытых дверей и залов для конференций. Темнота словно затаила дыхание.

— Здесь никого нет, — сказал отец.

Я ничего не ответил. Мы продолжали идти вперед. В дальнем конце коридора, у банковского ксерокса, я повернул налево и остановился. В двадцать ярдах от нас, в боковом офисе, горел свет. Не оглядываясь на отца, я рванул к дверям этого офиса.

Я уже поднял руку, чтобы взяться за ручку, как вдруг голос позади меня произнес:

— Простите? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Передо мной стояла Валери Стэтхэм — в белой блузке и юбке, без туфель, почти не накрашенная. Ее волосы были распущены, и выглядела она намного старше, чем тогда, когда мы беседовали в лифте. Возможно, это было из-за удивления на ее лице.

— Филипп? — спросила она, бросая взгляд на моего отца. — Что вы здесь делаете?

Она повернулась ко мне:

— Что? Что здесь происходит?

— Я…

Отец покачал головой:

— Извини, Валери, но я, честное слово, ничего не знаю.

Валери отступила на шаг, переводя взгляд с моей окровавленной рубашки на разбитую губу отца.

— Вы оба выглядите ужасно. У вас все в порядке?

Отец кивнул.

— Перри… — начал он, и я представил, как он скажет сейчас: «Просто у нас с Перри был личный разговор о том, что значит ответственность», или: «У Перри просто случился один из его странных приступов», или еще круче: «У Перри, похоже, проблемы с невозможностью отличить фантазии от реальности».

Вместо этого он сказал:

— Перри спрашивал меня про кого-то по имени Сантамария. Есть у тебя хоть какие-то соображения на этот счет?

Валери обернулась ко мне, глаза ее сузились:

— Сантамария?

— Да.

— Нет, я ничего не знаю.

— Здесь есть кто-нибудь еще? — спросил я.

— Нет.

— Откуда вы знаете?

Что-то изменилось в выражении лица Валери. Я не мог бы точно сказать, что именно — я недостаточно хорошо знал ее для этого, — но ее удивление стало каким-то натянутым, оно уже не казалось естественным.