— …но тут, мадам, конклав единодушно избрал папой Пия IV из вашего рода Медичи.

Екатерина кивнула.

— И, тем не менее, — продолжала Диана, — я уверена, Гизы найдут подход к новому папе.

— Значит, вы полагаете, позиции Гизов еще очень сильны?

— Разумеется, ведь Карл Лотарингский является главой святой церкви Франции, а если бы на троне сидели Гизы, в Ватикане избрали бы другого папу — из рода неаполитанских герцогов Феррарских или Караффа. Ибо не секрет, что своим величием и существованием вообще папы обязаны больше всего королям Франции, в частности, Пипину Короткому и Карлу Великому, — улыбнулась Диана.

Это было правдой, и мадам Екатерина это знала.

— Кстати, — спросила она немного погодя, — а где нынче Гиз? Вам, как жене маршала и снохе коннетабля, думаю, это известно.

— Помнится, с месяц тому назад он отправился во главе своих солдат в Эльзас. Кажется, там произошли крестьянские волнения, и ему пришлось их усмирять. А где он сейчас, надо спросить об этом у мужа.

В эту минуту доложили о визите коннетабля Анна де Монморанси.

— Просите, — сказала королева-мать и повернулась к Диане. — Очень кстати, спросим об этом у вашего свекра.

Ах, Диана, верите ли, как отдохнула я в разговоре с вами от скучных политических дел, ежедневно донимающих меня. Честное слово, я почувствовала себя лет на двадцать моложе. Как жаль, что наши беседы случаются так редко.

В кабинет вошел коннетабль, бывший воин двух королей, Франциска и Генриха. Он был одет в темно-серый плащ с серебристыми полосами снизу вверх, подбитый со всех сторон мехом горностая; голова его покоилась, как на блюдце, в белых брыжах, на груди висел орден Золотого Руна. Ему было семьдесят лет, но выглядел он все еще молодцевато.

— Мне уйти? — негромко спросила Диана де Франс.

— Вовсе незачем, — так же тихо ответила королева-мать. — Вы родственники, и вряд ли он собирается сообщить нечто, что не предназначалось бы для ушей дочери короля герцогини Ангулемской.

Коннетабль подошел и сдержанно поклонился обеим дамам:

— Ваше величество… мадам герцогиня…

— Присаживайтесь, Монморанси, — указала Екатерина жестом на одно из кресел за столом. — Ни к чему дворцовые этикеты, это нам надлежит стоять перед вами, храбрым полководцем, отдавшим столько сил и умения для блага отечества.

— О, Ваше Величество, — скромно ответил коннетабль, понимая, куда клонит королева-мать, — заслуги мои не столь уж велики, как вам кажется. Я солдат, и радеть о благе отчизны — мой долг, как, впрочем, и долг каждого христианина и верного сына Франции.

Екатерина не сводила с него прямого взгляда. Каждый, кому удалось бы в эту минуту прочесть ее мысли, без труда увидел бы в этом взгляде насмешку и осуждение одновременно.

— Полноте, коннетабль, ваша фигура при дворе Генриха II была далеко не последней, и вам это хорошо известно. Вспомните-ка, какую роль вы играли в дуэте с Дианой де Пуатье при моем покойном муже. Вы были так горды своим положением, а ваши отношения с мадам Валантинуа были настолько хороши, что вы даже и не замечали свою королеву.

— О мадам, — пробормотал коннетабль, начиная краснеть, — поверьте, я всегда искренне любил и глубоко уважал свою королеву; я старался по мере сил служить верой и правдой Вашему Величеству…

— Вы служили королю, Монморанси… И его фаворитке.

Разве не так?

Коннетабль отвел взгляд, засопел и побагровел еще больше.