|
Правда, Анна Андреевна Марину своей соперницей не считала, тему соперничества подняло время. Но это позже, а пока Марина для Ахматовой — навязчивая, чрезмерно экспансивная дама со специфическими, слишком аффектированными приемами письма. К знакам дружбы и преклонения с ее стороны Анна Андреевна относилась крайне пренебрежительно. С 1916 года Марина Ивановна не раз посылала посвященные Ахматовой восторженные стихи, которые адресатка оставляла без внимания. Цветаева, упорно навязывающая свою дружбу Ахматовой, кажется нам сегодня несправедливо обиженной. Ни по какой иной причине не стала бы искать сближения с Ахматовой чрезмерно гордая Марина Ивановна, кроме одной — самой истинной, близкой к влюбленности очарованности ее поэзией. Увы, чрезмерная экспансивность Марины была категорически противопоказана Ахматовой. Стихи Цветаевой ей чужды — бурные взрывы эмоций, переходящие в крик строфы, и «рваный» язык раздражали. Раздражала и сама Марина Ивановна — московская звезда, беспардонно афишировавшая свои скандальные связи не только вызывающим поведением и в письмах «всему свету», но и в мгновенно распространявшихся стихах. Неприятен был и роман Марины с Мандельштамом в 1916 году, о котором говорили и в Петербурге. Из Европы от Цветаевой к Ахматовой летели длинные, захлебывающиеся в обожании письма с приложением детских Алиных стихов. Особенно она старалась, выражая соболезнования по поводу гибели Гумилева. Тяжко вздыхая, подавляя раздражение, Анна Андреевна отвечала коротко и сухо. И вот — Цветаева вернулась в Москву из эмиграции. Муж в тюрьме, дочь в ссылке, жизнь загнала в угол — Марину держат на плаву остатки воли и ответственность за жизнь сына-подростка. Казалось бы, этих женщин должно объединять многое…
В доме Ардовых произошло короткое знакомство с холодными общими разговорами и быстрым уходом Ахматовой — она торопилась на спектакль. Не удовлетворенная таким общением, Марина попросила Анну Андреевну о личной встрече. На следующий день две легендарные женщины, наконец, оказались одни в маленькой уютной комнате, которую всегда занимала Ахматова у Ардовых, приезжая в Москву. Разговор длился полтора часа. Цветаева вышла из комнаты с пунцовым перевернутым лицом и тут же ушла, отказавшись от предложенного хозяевами угощения. Позже Ахматова записала: «Когда в июне 1941 я прочла М.Ц. кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41-м году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро». Речь, видимо, шла о набросках первой части «Поэмы без героя» «Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть», где в сцене потустороннего маскарада кружат давно ушедшие персонажи «ахматианы». Между тем Марина была в эти дни глубоко несчастна — кое-как перебивалась с сыном по чужим углам, переводила как каторжная, чтобы заработать копейки. От руки переписала для Ахматовой свою «Поэму воздуха», но, видимо, не была обласкана величавой Анной Андреевной. Почему же Ахматова, так щедро расточавшая помощь даже мало знакомым людям, осталась равнодушна к Цветаевой, очевидно нуждавшейся в поддержке? Ведь, возможно, доброе слово «самой Ахматовой» дало бы измученной женщине силы жить дальше. Но Ахматова, заласканная дружеской помощью, признанием и преклонением бесчисленных друзей, не сумела понять так близко прошедшего, молившего о понимании горя. И когда через два месяца узнала о самоубийстве отчаявшейся Марины, восприняла сообщение как должное — естественный финал истерички. Этот эпизод символичен для понимания привязанностей Ахматовой и природы ее щедрости. Ей нужны были не столько приятели, сколько фанаты, она щедро расточала помощь из последних средств кому угодно, но, скорее, рисуясь безмерно щедрой, чем по зову сострадательного сердца. Сердце у нее было мудрое — отлично понимающее расстановку сил, но не чувствительное — бесслезное, эгоистичное. |
