Отчасти его подозрения оправдались: Шидловский заерзал в кресле, едва услыхав, чего хочет от него Шумилов.

— Алексей Иванович, нам, кажется, следует уточнить диспозицию, — начал рассуждать Вадим Данилович, в присущей ему манере заводя рака за камень, — Тот этап следственной работы, который проделан — и успешно проделан! — Вами, позади. Каким образом дело будет представлено в суде — это уже прерогатива помощника прокурора. Мне решать, сколь полна доказательная база, сколь убедителен наработанный материал. Я подспудно чувствую некую оппозиционность Ваших взглядов на это дело и мне непонятно, что питает Ваши суждения.

— Я считаю, что слишком многое остаётся поныне вне изучения следствием, — ответил Шумилов, — И если в таком виде дело пойдет в суд, то там Вас, как обвинителя, будут ждать неприятные сюрпризы.

— Например, какие?

— Если б знать, Вадим Данилович. Материалы дела не объясняют причину резкой перемены Прознанских в отношении Жюжеван. Почем еще 21 апреля они до такой степени близки, что обвиняемая ночует в их доме, а менее чем через неделю родители начинают высказываются в её адрес в высшей степени неприязненно. По Вашему, они напрочь забыли и об оборванном подоле рубашки, и о том, как гувернантка удовлетворяла их сына рукой и вспомнили об этом лишь 26 числа?

Шидловский не ответил на этот в высшей степени неприятный для него вопрос и заговорил о другом:

— Оценим ситуацию с другой стороны. Что Вы, Алексей Иванович, вообще хотите услышать от Жюжеван? Я не сомневаюсь, что она начнет лить помои на своих благодетелей, рассказывать какие-то небылицы, обвинять их в чем-то. Даже если сказанное ею и окажется правдой, утверждения этой дамочки не снимут с нее обвинения: именно она подавала Николаю Прознанскому под видом микстуры яд. И я буду доказывать в суде, что действовала она умышленно. У неё был мотив, пусть иррациональный, пусть вздорный, но с точки зрения истеричной бабы — вполне весомый. У нас происходит масса умышленных убийств из побуждений куда более нелепых.

— Вадим Данилович, мы опять возвращаемся к прежней полемике. Из того, что раствор морфия находился в пузырьке 22 апреля вовсе не следует, что он там был и вечером 17. Я Вам уже указывал на то, что убийца или некое иное лицо имел достаточно времени, чтобы влить яд в этот пузырек и тем навести подозрения на Жюжеван. И в суде Вы услышите точно такое же возражение защиты. К тому же, — Шумилов останавливался только для того, чтобы перевести дыхание, — теперь у нас есть дневник. Который не только не объясняет некоторые моменты, а напротив, затемняет их. Я совершенно не могу понять из этого дневника характер отношений Жюжеван с покойным. Из него вовсе не следует, что они были любовниками, а ведь именно на этом строится вся Ваша версия событий. Последняя запись Николая Прознанского указывает на возможность суицида. Хотя, я соглашусь, что самоубийство для здорового человека это во многом эмоциональный шаг, порывистый.

— Вот именно, — буркнул Шидловский, — Он написал про Феликса Черемисова еще аж 18 марта, за месяц до смерти! Самоубийцы не склонны ждать месяц, это несерьезно.

Шидловского раздражала настойчивость Шумилова, но прямо отказывать тому в посещении Жюжеван он не хотел. Убедившись, что отговорить подчиненного не удастся, Вадим Данилович подписал пропуск в тюрьму и буркнул недовольно: «Давай, езжай, если заняться нечем. Не бережете совсем время, молодые!»

Тюрьма — мрачное место.