Шумилов едко улыбнулся. На душе было противно.

16

Текли дни. Наступивший июнь принес с собою пыль, духоту, резкую вонь каналов и рек. Появились комары и чем населённее был район, тем больше размером и злее они были. Те, кто имел хоть мало-мальские средства, и не был привязан к городу необходимостью ежедневно являться на службу, старались выехать на дачи в окрестностях Петербурга — слишком уж непривлекательной казалась перспектива провести всё лето среди кирпичных стен, булыжных мостовых, в каменных мешках дворов-колодцев.

Мариэтта Жюжеван продолжала сидеть в тюремной камере. Расследование текло своим неспешным хороводом.

На душе у Шумилова было неспокойно. Он по-прежнему занимался делом француженки-гувернантки как помощник Шидловского, и ему всё более очевидной представлялась невиновность обвиняемой. Однако у Шидловского, по-видимому, было другое мнение, которое он и не собирался менять. Между ними пробежал холодок и хотя отношения начальника и подчиненного внешне оставались сдержанно-корректными, помощник окружного прокурора больше не предлагал Шумилову вместе пообедать.

Француженка содержалась всё в том же доме предварительного заключения на Шпалерной улице. За прошедшее время её дело медленно, но верно продвигалось к суду. Проводились допросы и очные ставки, которые нисколько не поколебали уверенности Шидловского в правоте избранной линии и практически ничего не изменили в официальной версии. И Матрёна Яковлева, и Алевтина Радионова на очных ставках с Мари Жюжеван не моргнув глазом повторили свои прежние заявления. Гувернантка, видимо, надеялась, что при встрече, что называется, глаза в глаза, женщины не будут столь уверены в себе, но просчиталась: прислуга не дрогнула. Сам Шумилов, кстати, особых надежд на очные ставки не возлагал, прекрасно понимая, что люди, решившиеся на оговор, от своих лживых утверждений добровольно не откажутся и своего поступка не устыдятся. Таких людей можно сокрушить только фактами, но Шидловский в поиске таковых нисколько заинтересован не был.

Единственное, пожалуй, несовпадение с общей линией следствия продемонстрировали показания Алексея Прознанского, младшего брата покойного Николая. Он оказался единственным членом семьи, утверждавшим, что романа между гувернанткой и Николаем не было и старший брат в последнее время даже несколько тяготился обществом Жюжеван. 16-летний молодой человек, как несовершеннолетний, допрашивался в присутствии матери, хотя он сам этого не хотел и заявил в начале допроса, что «в опеке давно не нуждается». Софья Платоновна, однако, явилась на допрос вместе с ним, и несколько раз назидательно перебивала сына. Уж на что Шидловский был лояльно настроен к семье Прознанских, но даже он после допроса признал, что «мамаша порывалась говорить вперёд сына». Алексей Прознанский признал факт доверительных отношений старшего брата с француженкой, но добавил, что «подозревать между ними интимные отношения просто смешно». Также он добавил, что Жюжеван полностью была осведомлена как о романе Николая с Верой Пожалостиной, так и о бесславном его окончании. Это были очень важные для Жюжеван показания, потому что они фактически исключали ревность как определяющий мотив убийства. Утверждения Алексея Прознанского полностью согласовывались с объяснениями Жюжеван и на них во время суда мог опереться её адвокат.

В кабинете окружного прокурора было душно, жарко. Тучный Вадим Данилович Шидловский чрезвычайно страдал от жары. И без того раздражительный, в жаркую погоду он делался просто невыносим, гневаясь по поводу и без повода. Эти проявления дурного настроения кто-то из его подчиненных иронично назвал «истерическими пароксизмами»; довольно метко, хотя и обидно для самолюбия. Один из таких пароксизмов Шидловский пережил, узнав о публикациях в газетах, посвященных делу Прознанского.