Работа начиналась и заканчивалась по свистку мастера, пожилого фрица, носившего в петлице значок с шестеренкой и свастикой. Мастер был сух и требователен со всеми, и с пленными, и с гастарбайтерами. Никому не доверяя, проверял уплотнение щебенки под шпалами ударом острой кирки. Мастера побаивались, поскольку по его жалобе запросто могли отправить обратно в лагерь, чего никому не хотелось. Помощником мастера называли молодого здоровенного немца, не попавшего в армию только по причине умственной отсталости. Но он был немец, поэтому, несмотря на тупость, считался помощником мастера. Пленных он люто ненавидел, постоянно нас задирал и, если бы ему дали в руки оружие, то не сомневаюсь, первым делом он перестрелял всех нас.

   Работа наша заключалась в ремонте железнодорожных путей и насыпи. Мы таскали тяжелые, пропитанные шпалы, грузили и разгружали гранитную щебенку. Наиболее тяжело было переносить железными цангами стальные рельсы. Неподалеку, где-нибудь на возвышенности располагался "зихерпост" - старый немец-железнодорожник с рожком. При приближении поезда он дул в свой рожок, по этому сигналу мы прекращали работу и убирались с насыпи.

   По возвращении в барак нас обыскивали, но не очень тщательно, поэтому пленные всегда протаскивали в барак относительно свежую газету, выброшенную из проходящего поезда. Если отбросить пропагандистскую шелуху, то немецкая пресса довольно точно давала положение на фронте, а среди пленных один, носивший кличку "Саратовский", неплохо говорил по-немецки и мог читать. До войны он жил среди поволожских немцев, там и научился. В плену, работая наравне со всеми, он выполнял функции переводчика, а мы благодаря ему были в курсе текущих дел.

   Между тем, к концу третьего дня у меня уже сложились первоначальные наметки плана побега. Их я изложил Хватову, когда вечером после работы мы уединились в уборной.

   - Надо напроситься пойти с вахманом за завтраком. Тут даже хлеб копить не надо, получим сразу на двадцать пять человек, двоим до швейцарской границы должно хватить.

   Правда, мы оставляли без дневной хлебной пайки своих товарищей, но я надеялся, что они нас поймут, хотя, возможно, и не все. Если в этом пункте ефрейтор был со мной согласен, то дальше начинались расхождения: я хотел уйти по-тихому и вахмана не трогать, Хватов жаждал его крови.

   - Винтовка нам пригодится, в случае чего - бой примем.

   - Толку от той винтовки, - возражал я. - Вахманы полный боекомплект с собой не таскают, судя по количеству подсумков, всего четыре-шесть обойм. Много ты с двумя десятками патронов навоюешь?

   - Сколько смогу, все мои будут.

   - Вот именно. Если без крови уйдем, то немцы, может, и искать нас не будут. Понадеются на пограничников или на местных. А если вахмана замочим, то тогда наверняка получим на хвост погоню с собачками, прочесывания местности и прочую прелесть. А оно нам надо?

   Какую прочую я не знал, но на кровожадного ефрейтора мои доводы, похоже, подействовали. Второй трудностью была одежда. Для работы нам выдали форму из запасов армий, оккупированных немцами стран, перекрашенную в жуткий сине-зеленый цвет с надписями белой краской "SU", сделанными на правом колене, левой части груди, правой лопатке и пилотке.