— Ты писатель, что ли?

— Некоторым образом.

— Круто! Но ты сначала мне помоги, а потом пиши сколько хочешь.

— Нет. Я думаю только о литературе.

— Давай так. Называй меня Литература, и больше никаких проблем.

— Ты Таня, какая ты Литература.

— Нет. Я — Литература!

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Таня.

— Литература.

— Литература.

— Таня.

— Ха! Попалась! Все-таки Таня.

— Идиот. Мне плохо...

Литература (уважим девушку) положила голову Жене на плечо и свернулась калачиком. Писатель понюхал ее волосы, а потом обнял и понял, что ближайший месяц действительно проведет с Литературой. Впервые в жизни с самой настоящей.

Через час за окном возникло наиисторичнейшее здание. Это был Острожкинский храм, возведенный до ямы под фундамент в 1614 году. Яма под фундамент был возведена в честь победы Смутного времени над Иваном Исаичем Болотниковым. В этом храме крестили младшего помощника старшего помощника Строгановых, внебрачного сына Ермака и сиамских близнецов. Потом храм потрепала революция, и в нем стали хранить картошку и прочую флору. Теперь храм отстраивают снова, хотя ни сына Ермака, ни младшего помощника старшего помощника Строгановых, ни сиамских близнецов в округе решительно не наблюдается. Однако здание легендарное. Каждый кирпичик в нем помнит былое, а тот факт, что кирпичи не разговаривают, нисколько не должен нас смущать. Мы и сами-то разговариваем с пятого на десятое. В конце концов, кирпичи не виноваты в амбициях нашей памяти!

Дом, в котором не то чтобы не посчастливилось родиться Жене, находился в речной части Окуловки. Это был последний дом от остановки и, соответственно, первый от реки. Дом Литературы, наоборот, чернел неподалеку. Писатель и Литература вышли из автобуса порознь. На улице Литература взяла писателя за руку.

— Ты чего?

— Мне так спокойней.

— Отпускает?

— Отпустило.

— Пошли за водкой.

— Я десять тыщ с собой взяла.

— Ну ты крутая. Могла бы колоться и колоться.

— Я знаю.

— Знаешь, что крутая?

— И то и другое.

В магазине Женя и Литература попали в очередь. Магазин был изготовлен из киоска и не представлял исторической ценности даже при максимальном приближении. Переговоры с продавщицей взял на себя писатель.

— Сколько у вас всего водки?

— Ящик.

— Какой?

— «Пермской».

— Так далеко забрались, а водка «Пермская». Давайте пол-ящика.

— Пол?

— Седмицу. Конечно, пол.

Тут с продавщицей заговорила Литература:

— И еды еще, пожалуйста. Два килограмма пельменей, макароны, чай, две буханки хлеба, три банки сайры и вон те булочки. Две. Нет, три.

Женя наклонился к оттопыренному ушку и зашептал:

— Зачем тебе еда, ты не сможешь есть. Ну, почти не сможешь.

— Я для тебя.

— Для меня?

— Для тебя.

— Для меня?!

— Издеваешься?

— Нет. Просто я все время думаю о тебе и как-то забыл, что мне надо есть. А ты, получается, все время думаешь обо мне и забыла, что сама есть не сможешь.

— Не все время думаю.

— Не все время?

— Все время.

— И я все время.

— Ты меня не бросишь?

— Как писатель я не могу бросить Литературу. Как Литература ты должна это понимать.

Из магазина они вышли навьюченными. Женя тащил водку. Литература несла продукты. Через двести метров показался черный домик.