"Тьфу, окаянный, -- злобно и растерянно думал Иона, косясь на незваного гостя, -- принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто помрет, то уж пущай этот голый".

   Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за толпой шли отдельно пятеро хороших посетителей. Дама с толстым животом, раздраженная и красная из-за голого. При ней девочка-подросток с заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой красивой и подкрашенной и пожилой богатый господин-иностранец, в золотых очках колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся на хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял на зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца так, что тот побледнел, попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.

   Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил и пропал.

* * *

   -- Ноги о половичок вытирайте, -- сказал Иона, и лицо у него стало суровое и торжественное, как всегда, когда он входил во дворец. Дуньке шепнул: "Посматривай, Дунь..." -- и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с террасы. Белые боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.

   Те стали подыматься по белой лестнице, устланной малиновым ковром, притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой, и шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.

   Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.

   -- Смотри, смотри, Верочка, -- зашептала толстая мать, -- видишь, как князья жили в нормальное время.

   Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на бритом сморщенном лице тихо, по-вечернему.

   Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:

   -- Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.

   -- Какой Растрелли? -- отозвался Иона, тихонько кашлянув. -- Строил князь Антон Иоаннович, Царствие ему Небесное, полтораста лет назад. Вот как, -- он вздохнул. -- Прапрапрадед нынешнего князя.

   Все повернулись к Ионе.

   -- Вы не понимаете, очевидно, -- ответил голый, -- при Антоне Иоанновиче, это верно, но ведь архитектор-то Растрелли был? А во-вторых, Царствия Небесного не существует и князя нынешнего, слава богу, уже нет. Вообще, я не понимаю, где руководительница?

   -- Руководительша, -- начал Иона и засопел от ненависти к голому, -- с зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет Царствия -- это вы верно. Для кой-кого его и нету. В Небесное Царствие в срамном виде без штанов не войдешь. Так ли я говорю?

   Молодые захохотали все сразу, с треском. Голый заморгал глазами, оттопырил губы.

   -- Однако, я вам скажу, ваши симпатии к Царству Небесному и к князьям довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...

   -- Бросьте, товарищ Антонов, -- примирительно сказал в толпе девичий голос.

   -- Семен Иванович, оставь, пускай! -- прогудел срывающийся бас.

   Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего стеклянную дверь на террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными листьями вверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы музыкантов.