Прочла ли молодая ханша что-то во взгляде русского, и тоже молодого и красивого, князя или услышала его мысли, не дано было узнать Юрию, но в тот миг и потом он всегда был уверен, что именно она спасла его от смерти.

— Ну что ж, князь,— заговорил наконец громко Узбек,— Мы подумаем, как наказать тебя. Иди и жди нашего решения.

Смерть отодвигалась, жизнь продолжалась, если можно назвать жизнью тревожное, ежечасное ожидание конца.

19. НОВГОРОДСКАЯ ЗАМЯТИЯ

Великий князь Михаил Ярославич вдругорядь ошибся, опять усадив в наместники Федора Акинфовича. А ведь он не хотел возвращаться на должность, с которой его так позорно выпроводили. Нюхом чуял, что долго не усидит на Городище.

Да и какой бы наместник удержался, когда едва ли не подряд следовали неурожайные годы. В одном году все вымокло, в другом — выгорело, а на третий, урожайный, пришли на поля полчища мышей, уничтожили весь хлеб еще на корню.

Если б не подвозили хлеб из-за моря от немцев да с Низу, то вымер бы весь Новгород. Но привозной был столь дорог, что не всякий купить мог. Мизинные вымирали семьями, скудельницы, куда свозили трупы со всего города, заполнялись скоро и доверху. От голода зверел народ. За кусок хлеба, за калач могли убить человека средь бела дня прямо на улице. А уж ночью нельзя было со двора и носа высунуть. Разбойников, татей расплодилось, что крыс в амбаре.

Не наместник правил городом — голод. В такие годы казна княжеская не полнилась, напротив, скудела. С кого же было дань брать, если данники вымирали косяками? Но Золотой Орде было мало дела до этого, она требовала ежегодный осенний выход, и всякая задержка грозила приходом орды и полным разграблением обнищавших, полуживых городов и весей.

Люди, измученные голодом и нуждой, всегда искали виноватых и, как правило, находили их.

— Во всем виноват великий князь Михаил Тверской, он задерживает хлеб с Низу, оставляет его в Твери.

— Опять посадил в Городище этого корыстолюбца Федора, а сам — в Тверь на сытые хлеба.

— Надо звать Юрия, тот мало сидел, а сколько добра сделал.

— Юрий Данилович в Орде, а князь Афанасий в полоне у Михаила.

У мизинных всегда богатые виноваты, у голодных — сытые. В Тверь из Новгорода привезли грамоту великому князю, и опять от Данилы Писаря: «Михаил Ярославич, надысь на вече решили слать в Орду на тебя жалобу, что-де ты закинул город на горе и нужду, а всю дань на себя берешь. Выбрали в послы Любовича с Радомиром, которые не сегодня завтра в Орду потекут. Как я полагаю, пойдут водой и с дарами хану. Тебе лепш на Волге их перенять. Данила».

— Кто грамоту передал? — спросил князь Сысоя.

— Купец.

— Что он хоть говорил? Как там?

— Мутится народ, замятия вот-вот учнется.

— Не Москва ли сызнова старается там?

— Кто его знает. Не надо было Афанасия отпускать.

— Он мне слово дал на Новгород более не посягать.

— У него слово как шишка елова, ветер дунет — она и падет.

— Что ж там делает Федор? Вече собирает, решает. А наместник где?

— Федор еще с того раза напуган, поди, с Городища-то и нос высунуть боится. Зря ты его, Ярославич, опять усадил. Зря.

— А кого надо было? Тебя или Ивана?

— Можно было Ивана Акинфовича.

— Теперь чего гадать. Ты вот лучше с Иваном займись этими послами новгородскими. Как их? — Михаил заглянул в грамоту.— Этим Любовичем и Радомиром.

— Постараемся не пропустить.

— Я думаю, надо засады на Волгу и на Тверцу выслать, и обе чтоб выше Твери. Ишь ты, мимо меня хотят дары везти, умники.

— Перехватим, Михаил Ярославич, не беспокойся. Али впервой?

— Вот именно.