— Да князь Игорь был такой на юге сто лет тому назад, ходил на половцев ратью. Как говорится, пошел по шерсть, а воротился стриженым. Вот и сочинил это «Слово» о походе. Сам обжегся, других предупредить решил.

— Ну, и себя, наверно, оправдать?

— Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.

— Почему?

— Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.

Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются теплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.

«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, еще крепче подружимся» — так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.

— А теперь вот Орда учит нас жить не тужить,— с горечью сказал Александр.— У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.

Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.

— Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя,— молвил он торжественно.— От того храбрости вашей прибудет, господа.

Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке березы, брошенной на корзно, разделывал для них — княжичей — горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.

Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.

— Ну,— сказал Михаил,— съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?

— Постой, постой, Миша,— Александр обернулся,— Эй, Еремей, принеси мою сулею¹.

Гридь исчез, видимо побежал к седлам, вернулся с сулеей, обшитой кожей.

— Вот вино, Миша, брататься так брататься.— Александр выдернул пробку, откинул ее, она была на ремешке.— Твое здоровье, Миша.

И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.

— Теперь ты, Миша.

— Я не пью,— вдруг смутился и покраснел княжич.

Это не очень удивило Александра.

— Еще научишься. Пригуби хотя бы.

Михаил пригубил и, поморщившись, тут же вонзил зубы в горячее сердце.

13. И ВНОВЬ РАЗДОР

Убийство главного советника Андрея Александровича не удалось сохранить в тайне. Нашлись люди, видевшие, как Семен Толниевич шел с боярином к этой самой избушке. Старшина гридей вспомнил и слова покойного, что идет он с кем-то знакомым, с кем пировал в Переяславле, идет что-то смотреть. Но коль пировал с убийцей в Переяславле, то становилось ясно, откуда и от кого прибыли исполнители.

Узнав о гибели Семена Толниевича, князь Андрей плакал и грозился:

— Нет. Я никогда ему не прощу Семена, никогда. Клятвопреступник. Негодяй. Мерзавец.

Самыми последними словами он костерил родного брата и даже уговаривал епископа Федора предать Дмитрия анафеме. Однако тот не согласился, сказав, что на сие права лишь митрополит имеет.

Во время стенаний Андрея Александровича на город налетела страшная буря с молниями и громом, ломая деревья, хлестая водой в окна. И князь решил, что с ним вместе возмущены всевышние силы и что он вправе, он обязан мстить клятвопреступнику.

'Сулея — походная баклага.

Но как? Отнять у него Новгород. Какой он великий князь без Новгорода? Уговорить новгородцев отложиться от Дмитрия было не трудно.