— Или, того хуже, криворотый.— И княжич так искривил рот, что княжна захохотала:

— Ой, Миша, брось.

— Послушай, Фрося, хочешь, я его на смелость испытаю?

— Как?

— А вот сама увидишь. Если струсит, на кой он нам нужен, такой жених, а если не струсит, тогда, конечно, мы согласимся.

— Но как ты хочешь сделать-то?

— Ишь ты какая! Приходи — узришь.

На обеде торжественном ели все из деревянных плошек и даже деревянными ложками, а чтоб гость не подумал чего плохого, Святослав пояснил ему:

— В пожаре вся посуда переплавилась, перегнулась. Отдал денежнику, он гривен да ногат начеканил.

— И верно,— согласился Александр.— Это хорошо, что у вас денежник свой есть. Можно на весь выход самим начеканить.

— Да,— улыбнулся Святослав столь наивному утверждению юноши.— Дело за малым, серебра добыть надо.

Александр исподтишка поглядывал на Ефросинью, которая не смела поднять глаз и ела по капельке, более для виду. Девушка ему понравилась, хотелось бы еще глаза ее увидеть, но она не подымала век, не взглядывала на застолье.

И вдруг заговорил княжич Михаил:

— Александр, а ты когда-нибудь ходил на вепря?

— Ходил,— отвечал гость и в это время увидел, как Ефросинья вскинула глаза на брата.

«Прав был отец,— подумал Александр.— Красавица писаная».

— А сколько взял? — не отставал Михаил.

«Ну репей».

— Трех,— отвечал Александр, ровно в три раза завысив свою охотничью добычу в сражении с вепрями.

В присутствии красавицы невесты он посчитал, что одного вепря, которого он имел на счету, для настоящего мужчины маловато. Можно б было сказать и «десять», кто б проверять стал, но тогда наверняка бы никто не поверил. А если «пять», то сочли бы хвастуном. Вот «три» — это самый раз. Все подумают: такой молодой, а уж трех вепрей завалил. И поверят.

Однако княжич-«репей» не отставал:

— Слушай, Александр, у нас за Тьмакой хороший выводок есть. Давай съездим, а? Я еще ни одного не брал.

Ефросинья и есть перестала, смотрела на брата не то с осуждением, не то с желанием осадить его. Александр наконец-то видел ее серые, потемневшие от сердитости на «репея» глаза. Он чувствовал, что краем зрения она улавливает и его.

— Хорошо,— согласился спокойно Александр.— Когда едем?

— Завтра. Мне еще надо ловчих и кличан¹ собрать.

ЧСличане — загонщики зверя.

— Хорошо. Собирай.

Тут было вмешалась Ксения Юрьевна:

— Ну что ты, Миша, пристал со своими ловами к Александру Дмитриевичу, как будто у них своих ловищ нет.

— Ничего, ничего, княгиня,— успокоил гость хозяйку.— Почему бы не показать отроку, как это делается.

Видимо, гость о чем-то догадался, сопоставив приставанья княжича с ловами и сердитый, осуждающий взгляд его сестры в это время. И решил осадить мальчишку, назвав его отроком — не княжичем, не Михаилом, а именно отроком. Для любого уважающего себя четырнадцатилетнего мальчишки это звучит почти оскорблением. Хотя этот возраст и зовется отроческим, они сами считают себя «давно» взрослыми.

Таким образом Александр Дмитриевич этими с виду невинными словами — «показать отроку» — очень тонко уел мальчишку.

Впрочем, и «репей» в долгу не остался, вытащил-таки жениха на поединок с вепрем — зверем сильным и опасным.

После обеда Ефросинья у себя в светелке пеняла брату:

— Ты что, с ума сошел, что ли? Да если б я знала, чего ты удумал, я б ни за что не пошла за стол.