По берегу там и тут стояли зачаленные лодьи, струги, насады, но напротив их избушки берег был не занят. Спустили лодейку вполовину, чтоб не уплыла. Антоний, присев тут же, стал обмывать нож, руки и даже рукав, забрызганный кровью.

— Здоров боров, нечего сказать. Лишь в третий раз сердце достал,— ворчал Антоний.

— Тиш-ше,— зашипел Феофан.

-Что?

— Кто-то у избушки, кажется, гомонит.

— Да ты что? В своем уме?

Оба замолчали, напрягая слух. И точно, сверху от избушки слышны были женские голоса, охи да ахи.

— Э-э, Феофан, пора уносить ноги. Видно, эти мокрохвостки услышали его крик. Сейчас позовут гридей.

Они столкнули лодейку в воду, попрыгали в нее. Антоний сам взялся за весло. Сразу стал загребать мощно, так что лодейка утицей понеслась по речной глади.

И уж где-то на средине реки Феофан охнул:

— Эх, черт побери!

— Что такое?

— Так мы ж калиту у него не срезали. А в ней серебра битком.

— Р-раз-зява,— с остервенением плюнул за борт Антоний.

Но Феофан и без него крыл себя на чем свет стоит, обзывая самыми последними срамными словами. И за дело, калиту-то он Семенову от самого города «пас». С живого снять посовестился, а с мертвого — забыл.

Небось взвоешь.

12. СМОТРИНЫ

Неожиданно в Тверь приехал в сопровождении гридей переяславский княжич Александр Дмитриевич. Дворовым было сказано, мол, «проездом, передохнуть». Но это для черни, а княжеская семья знала, что явился княжич взглянуть на свою суженую. Отъезжая из Переяславля в Тверь, Александр так и заявил отцу:

— А то привезут кота в мешке.

— Езжай, раз мне не веришь,— отвечал Дмитрий Александрович.

Однако здесь, в Твери, ни сам гость, ни хозяева не заговаривали об истинной цели приезда переяславского княжича. Проездом так проездом, хотя любой умник мог сообразить, что это объяснение ни в какие ворота не лезет. Это все равно что, направляясь из Твери в Москву, надо бы «проездом» побывать в Новгороде.

Было решено, что вся княжеская семья соберется за одним столом обедать, куда будет приглашен и переяславский княжич, «нечаянно» оказавшийся в Твери. Но неожиданно заколодило там, где менее всего ожидалось. Ефросинья заявила матери Ксении Юрьевне:

— Не пойду я на этот ваш обед.

— Почему, доченька?

— Я не лошадь, чтоб меня казать.

— Что ты, милая, нельзя так-то. Человек три дни скакал из Переяславля.

— А кто его звал? Ехал бы в свою Орду, раз собрался туда.

Сколько ни билась Ксения Юрьевна, ничего не смогла сделать. Об упрямстве дочери князю Святославу говорить не стала, позвала Михаила.

— Мишенька, может, ты повлияешь на сестрицу. Не хочет на обед идти.

— Не расстраивайся, мама. Пойдет. Куда она денется...

Явившись к сестре в светелку, он первым делом выгнал Тоську: ни к чему девке знать раньше времени то, о чем даже они не заговаривают открыто. Сейчас же раззвонит по всей дворне: жених приехал.

— Ну ты чего, Фрось, маму обижаешь?

— Я не обижаю.

— Ну а чего она плачет?

— Она плачет?

— Ну да. Говорит, Ефросинья нас перед великим князем опозорить хочет.

— Не хочу я никого позорить.

— А почему с нами обедать не хочешь?

— Ты подумай, Миша, каково мне-то, на меня он глазеть станет. Приглядываться.

— Вот те раз. А тебе разве не хочется самой взглянуть на своего суженого? А вдруг он кривоглазый какой,— И княжич закрыл один глаз, перекосил все лицо.

Ефросинья, глядя на эту рожицу, невольно рассмеялась.