А в следующее мгновение она отворилась, и на пороге явился отец Сысоя ловчий Митяй.

— Ах, Господи! — воскликнула Настя.— Ты бы отца ранил, окаянный!

Митяй выдернул нож из двери, подкинул, сказал:

— Хорошо. Сгодится,— и хотел сунуть его за голенище.

— Отдай,— громко сказал княжич,— Отдай, не тебе дарено.

— О-о, да у нас княжич в гостях,— молвил Митяй.— Со свету-то и не разглядел. Поздравляю тебя с постригами, Михаил Ярославич.

— Отдай, говорю. Слышишь?

Ловчий знал, что спорить с членом семьи княжеской бесполезно и даже опасно, а потому отдал нож сыну, молвя обескураженно:

— Ему-то он к чему? А мне бы...

— У тебя свой есть.

Дабы загладить вспыхнувшую в избе распрю, Настя сказала радушно:

— Вот и славно, все в сборе, садитесь-ка к столу лучше да поешьте-ка свежего калача с молоком.

Чего скрывать, княжич любил есть у кормилицы, столь искренне и с нежностью предлагала она ему немудреное угощение свое — молоко с хлебом. Наливала ему первому и всегда в одну и ту же глиняную обливную муравленую кружку.

— Вот, деточка, тебе из твоей любимой.

Ловчий и Сысой, да и сама Настя хлебали молоко ложками из общей деревянной миски, а если кому-то и наливала хозяйка в отдельную кружку, то в обычную, без облива.

Съев полкружки, княжич наконец сказал, видимо вспомнив о только что случившемся:

— Да, Сыс, ежели кого из людей ранишь, то нож отберут у тебя.

— Я че, злодей, че ли? — просипел Сысой.

— Вот-вот,— подхватил Митяй, решив, что княжич его сторону берет.— А я про че говорю?

Но княжич, почувствовав это, не стал далее грозить «за рану», то есть поминать про лозу и задницу. Допив молоко, вылез из-за стола.

— Спасибо, Настенька.

— Не за что, деточка. Приходи, не забывай мамку.

Княжич прошел к двери и, уже открыв ее, обернулся:

— Да, мама-княгиня велела вам на пиру быть. Приходите.

— Спасибо, деточка,— растроганно отвечала Настя,— Спасибо, родненький.

3. КРОВЬ И ДУХ

Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело свое не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а все делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принес ему готовый, а предложил:

— Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.

— Давай,— согласился отрок.

Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.

Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать ее. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из бревен стены же.

И языку поганскому¹ учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:

'Поганский - от поган — языческий, некрещеный.

— Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?

— Нет. А как?

— Пшак. А дай — «бер». Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?

— Дай нож,— засмеялся княжич.

— Верно,— похвалил пестун.

— А как хлеб по-ихнему?

— Нан.