Однако, пустив в продажу столь многочисленные земли, революция, кроме того, укрепила мелкую собственность. Многие простые крестьяне, особенно в тех районах, где коллективная жизнь была очень интенсивной и нажим общин давал себя чувствовать вплоть до определения условий покупки, также приобрели земли, упрочив тем самым свое экономическое положение. Даже батраки приняли участие в разделе добычи и поднялись тем самым до класса собственников, Раздел общинных угодий привел к подобному же результату. Он был предписан (за исключением лесов) Законодательным собранием после 10 августа наряду со многими мероприятиями, которые должны был», как об этом заявил депутат Франсуа де Нёфшато, «привлечь деревенское население на сторону революции». Чтобы соответствовать такому намерению, раздел, разумеется, должен был проектироваться только по числу хозяйств. Действительно, именно в таком виде установил его несколько позднее Конвент, придав, впрочем, приказу лишь форму разрешения. Само собой разумеется, без всякого триажа, ибо не было больше сеньоров. В августе 1792 года дошли до отмены в принципе всех старых триажей, произведенных после 1669 года. Кроме того, за общинами было признано нечто вроде преимущественного права на пустоши. Словом, Собрания позволили себе роскошь удовлетворить одновременно и индивидуализм экономистов — посредством раздела, который должен был постепенно положить конец прежнему коллективному землепользованию, и пожелания мелкого сельского люда (в поддержке которого нуждался новый режим) — самим порядком проведения этого мероприятия. Но в результате эволюции, подобной той, которую претерпело дело, об отавах, эти благоприятные для бедняков разделы были запрещены буржуазными правительствами конца революции, Директорией и Консульством. Более того, некоторые разделы, осуществленные без соблюдения необходимой законной формы, были аннулированы, зачастую при поддержке муниципальной администрации, находившейся отныне в руках богачей; на севере дошли даже до отмены разделов, произведенных при монархии. Отныне было разрешено наряду с раздачей участков общинных угодий в простое пользование только отчуждение за плату; правда, сначала по закону это также запрещалось, но оно скоро вошло в употребление и было признано судебной практикой. В течение XIX века такое отчуждение сделало возможным в некоторых районах, особенно в центральных, прогрессирующее сокращение общинных угодий, а иногда почти полное их исчезновение (развитие этого явления и его формы, еще очень плохо изученные, ускользают от нас). Но оно не могло, конечно, привести к появлению многочисленных новых собственников. Однако, несмотря на этот поворот назад и несмотря на то, что мы очень плохо осведомлены относительно проведения в жизнь декретов Законодательного собрания и Конвента, можно не сомневаться, что политика разделов, какой бы недолговечной она ни была, дала многим беднякам возможность обзавестись столь страстно желанной землей. Наконец, освободив крестьянина от сеньориальных повинностей, революционные Собрания избавили его от одной из самых могущественных причин той задолженности, которая с XVI века угрожала его власти над землей. Короче говоря, если рассматривать явления в общих чертах и не учитывать детали, которые, однако, было бы очень важно уточнить, сосуществование крупной собственности капиталистического характера и мелкой крестьянской собственности, возникшее в результате эволюции старого режима, осталось и в обновленной Франции. Большинство деятелей революции, за исключением тех, которые предвидели в разгар борьбы необходимость поддержки со стороны мелкого люда, думали о батраках немногим больше, чем реформаторы XVIII столетия. Член Конвента Делакруа считал, что дать им землю — это значит подвергнуть промышленность и само сельское хозяйство опасности лишиться рабочих рук.