– Спасибо за колечко, па, – добавила Лаодамия, чмокнув меня в щеку.

– Если царская разнарядка на путешествие не покроет ваших затрат, – сдержанно произнес канцлер казначейства, – не забывайте, что ваш финансируемый за счет общественных дотаций трон в Университете включает также и расходный фонд. Ликийская экономика пребывает сейчас в изумительном состоянии, главным образом благодаря сочетанию мощной оборонной индустрии, защищающей нас от карийско-солимско-амазонского заговора, и почти полного отсутствия реальных боевых действий с ними. Да и туристский бизнес в Национальном парке горы Химера не доставляет ни малейших хлопот. За эти доходы благодарные горожане и зажиточные министры благодарят вас. Счастливого путешествия.

Мне на шею повесили подковообразный венок из цветов, другой такой же – Пегасу, который кособочился на юте между мною и плачущей Филоноей. Отчалили. Наперекор высказываниям Полиида я все же надеялся на бурю, которая бы разнесла в щепы наш корабль, как в том замечательном предложении из "Персеиды", где божественное отцовское окание не мешает раскатистым б и р природной бури завершить собою разборки на корабле. Но ветер всю дорогу, пока мы проплывали Спорады и Киклады, держался благоприятный, а поссориться с Филоноей, взгрустнувшей было, впервые покидая Ликию и детишек, не представлялось никакой возможности. Плавно покачивающийся на волнах корабль, скорое свидание со старшей сестрой, возбуждение, охватившее ее из-за того, что я добился от Полиида Схемы и указаний,– все делало ее настроение столь же безоблачным, как и погода. Она восхваляла уловку, к которой я прибег, чтобы предотвратить распри между мальчиками (которые, однако, она была в этом уверена, не только стали бы править счастливым тандемом, попади мы паче чаяния в какую-либо беду, но и разделили бы трон со своей сестрой, так они все трое друг друга любят), целовала белое зазубренное кольцо у меня на пальце, где столько лет неизменно сверкало золотое, и сняла (и надежнее перепрятала) свое собственное обручальное колечко, чтобы придать нашему второму медовому месяцу, как она весело его называла, вид потаенного любовного умыкания. Ибо она была уверена и находила эту мысль завораживающей, что мои поиски гиппомана должны в конце концов привести к ней и к омоложению нашей любви. Вскоре мы вошли в Сароническое море и подошли к берегу знаменитого Истма. Я сказал: "Здесь я тебя оставляю. Корабль отвезет тебя назад, вокруг мыса, в Тиринф к Антее".

Едва слышным голосом, ибо она мечтала повидать мою матушку, Филоноя ответила: "Хорошо. Ладно".

Я вскочил в седло. "Не могу сказать, когда вновь увижу тебя, Филоноя. Ты всегда была прекрасной женой и матерью. И царицей. Да и другом. Мне нравятся твои вкусы в музыке, пище, мифах. Отчасти – в одежде и мебели. У тебя очень светлая голова, и ты, конечно, необычайно добросердечна. Еще, ты очень неплохо, учитывая все обстоятельства, поддерживала свою физическую молодость. И у тебя благородный характер. Что еще. О-я хотел бы любить людей как надо, но мне, похоже, это не дано. Вот. Вдобавок плохо, что я не был просто самым заурядным царем и мужем, без всех этих закидонов с бессмертием. Ты была бы куда счастливее, чего вполне заслуживаешь. До свидания".

Она опять всхлипнула, совсем негромко, вновь, поскольку не могла дотянуться до моего рта (я уже взгромоздился на Пегаса), поцеловала меня туда, где раньше красовалось кольцо, а теперь я сжимал золотую уздечку, и, как и в ночь перед моим днем рождения, не согласилась со мной, когда я заявил, что никакой я не герой. Мое сердце, заявила она, переполняла любовь – сильнее, чем я сам склонен признать: накопившаяся за столько приятных лет любовь к ней и детишкам, но прежде всего – любовь к моему покойному близнецу, который, хоть я и редко о нем упоминаю, не иначе как был совершенно необыкновенной личностью, столь движим я преданностью его памяти.