– Вот это мне и надо, – подхватил Санчо, – я только того и добиваюсь, чтобы вы сказали мне всю правду, ничего не прибавляя и не убавляя, как подобает и надлежит говорить всем, кто, подобно вашей милости, посвятил себя военному делу и носит звание странствующего рыцаря…

– Говорю тебе, что ни в чем не солгу! – воскликнул Дон Кихот. – Да спрашивай же, наконец! Надоел ты мне, Санчо, со своими предисловиями да присказками.

– А я говорю, что уверен в честности и правдивости моего господина; и потому, раз дошло до дела, я спрашиваю вас: с тех пор как ваша милость посажены в клетку – не являлось ли у вас желания или потребности удовлетворить свою естественную надобность?

– Не понимаю, о какой надобности ты говоришь, Санчо. Выражайся яснее, если хочешь, чтобы я ответил тебе прямо.

– Неужто ваша милость не понимает, что означают мои слова? Да этому в школе грудных младенцев учат. Ну, одним словом, не хотелось ли вам сделать такое дело, от которого не отвертишься?

– Теперь понимаю, Санчо! Конечно, хотелось, и не раз, да и сейчас как раз хочется. Помоги мне, братец! Я уже не знаю, как и быть: боюсь – не случилось бы беды.

– Ага! – торжествующе воскликнул Санчо. – Вот вы и попались! Это-то мне и хотелось до смерти узнать! Теперь скажите, сеньор, неужели вы не слыхали, как люди говорят: «Не понимаю, что с ним такое, – не ест, не пьет, не спит и на вопросы отвечает невпопад: не иначе как околдован». А из этого следует, что околдованным бывает тот, кто не ест, не пьет, не спит и не испытывает естественной нужды, а вовсе не тот, кто, как ваша милость, пьет, когда ему предлагают, ест, когда ему дают, и отвечает на все, о чем его ни спросишь.

– Ты рассуждаешь очень здраво, Санчо, – ответил Дон Кихот, – но, очевидно, ты забыл, что бывают разные виды очарованности; вполне возможно, что теперь околдованные делают все то, что делаю я и чего прежде не делали. Во всяком случае, я твердо убежден, что меня околдовали, и это успокаивает мою совесть. А как бы я терзался, если бы думал, что не околдован, а просто сижу в клетке, как праздный и малодушный человек, лишая своей помощи несчастных и нуждающихся, которым несть числа на свете.

– И все же, – ответил Санчо, – мне кажется, что для полного успокоения вашей милости следовало бы попытаться освободиться из этой клетки и снова сесть на вашего доброго Росинанта, который как будто тоже околдован, – посмотрите, как он печален и задумчив. Я вам обещаю всячески помочь в этом. А выйдя на свободу, мы опять попробуем пуститься на поиски приключений. Если же, на несчастье, это дело у нас не выгорит и нам не удастся удрать от недоброжелателей, решивших нас погубить, то обещаю вам, что я засяду в клетку с вашей милостью, как полагается верному и доброму оруженосцу.

– Ну ладно, братец Санчо, – сказал Дон Кихот, – как только ты найдешь благоприятный случай, чтобы привести в исполнение этот план и освободить меня, я во всем буду тебе повиноваться. Однако я не надеюсь на успех. Ты слишком просто объясняешь постигшее меня несчастье.

Но тут телега подъехала к поджидавшим впереди священнику, канонику и цирюльнику. Все спешились; погонщик тотчас же выпряг волов из телеги и пустил их пастись по зеленому лугу. Санчо попросил священника позволить его господину выйти на минутку из клетки, объяснив, что иначе может случиться происшествие, несовместимое с достоинством почтенного рыцаря. Священник понял, в чем дело, и ответил, что он с величайшей готовностью исполнил бы его просьбу, если бы не боялся, что Дон Кихот, очутившись на свободе, не примется снова за свое и не удерет на поиски новых приключений.