— Жилище не очень большое, но мне нравится. Правда, — извиняющимся тоном сказал Штумпф, — кроме воды и сыра, у меня ничего нет.

— Жилище у вас отличное, — сказал я, не кривя душой. — У меня — вообще нет никакого жилища — и ничего! Есть я не хочу.

— Кстати, ваше имя… Оно настоящее? — задумчиво спросил магистр.

— Почти.

— Я так и думал, — удовлетворенно сказал Штумпф, пытаясь откинуться на спинку, но, вспомнив, что у табурета ее нет, подобрался. — Я много лет занимался генеалогией… Особенно родословными правящих семейств. Отметить такую странность, как исчезновение одной персоны, было несложно. А не заметить сходство вашего имени с именем этой персоны было бы недостойно исследователя.

Двадцать лет назад

В первые две недели меня хватало только на то, чтобы добрести до казармы и плюхнуться на койку, забываясь тяжелым сном без сновидений. Но постепенно стал втягиваться. Перестали пугать ранние подъемы, обливание холодной водой и утренняя пробежка в две мили «для улучшения аппетита». Пятичасовые занятия до обеда, двухчасовой перерыв и новые занятия до самого вечера… Через месяц я не удивлялся «старичкам», которые после утомительных занятий не спешили уходить в душное помещение, а оставались поболтать и выпить легкого пива.

Кое-кто из ветеранов уже стал отвечать на мои приветствия, а некоторые не брезговали делиться «хитростями» нашего ремесла. Сержант, заметив, что я умею владеть мечом, похлопотал о нашивках капрала. Забавно, но капральством я гордился не меньше, чем степенью бакалавра философии, которая была мне присвоена по протекции родни. А глядя на двойные нашивки сержанта, понимал, что стать магистром теологии было бы проще, нежели достичь подобных высот…

Через два месяца перестали спешить в казарму и мои сопризывники. Я к тому времени уже стал помощником полкового мастера-мечника. Никто не спрашивал, почему я выигрываю две схватки из пяти у мастера, три из пяти — у сержанта и пять из пяти у любого из солдат-ветеранов. Сопризывники могли противостоять мне только вдвоем-втроем. Ну а — самое странное — никто этому не завидовал. Напротив, даже ветераны из первой роты, проиграв учебный бой, одобрительно похлопывали меня по плечу.

Несколько хуже выходило с рукопашным боем. Мне претило, что можно бить кулаком в кадык, сминая его, а двумя пальцами проникать в мозг прямо через глаз…

Брр… Но после пары сломанных ребер (моих!), разбитого носа предубеждения стали исчезать сами собой, а на площадке оставался уже не бывший бакалавр, а безжалостный наемник, способный драться и убивать всем, что подвернулось под руку.

Во время тренировок различий между ветеранами первой роты, что уже отслужили четыре года, и нами, молодыми щенками из пятой, не было. И их, и нас гоняли одинаково. Но кое-какие привилегии у ветеранов были. Например, они имели два свободных дня в неделю, а мы только один. Старослужащие могли ходить в город хоть каждую ночь (главное, чтобы по тревоге был в строю!), а мы — только раз в месяц.

В город хотелось страшно! Из-за военного лагеря в городишко съехались курвы со всего королевства! Нам же из-за тощего кошелька (новобранцы получали в десять раз меньше ветеранов) приходилось брать одну девку на двоих, а то и на троих. Кое-кто из шлюх сами забредали в казармы, не опасаясь, что их затрахают насмерть, — сами были способны «пропустить» через себя целую роту и остаться довольными!

Но в город нас отпускали только раз в месяц. В остальные выходные предполагалось отдыхать не отходя от казармы. Мои сослуживцы тратили это время на сон, на посиделки с кувшином вина, на бесконечные разговоры о том, что они будут делать после службы…

Мне в выходные было тоскливо.