Мясник. Ага, значит, как вы по смычку, так я по бычку.

Директор. Вот именно! Вместо музыки слышны стоны агонии и предсмертный рев. Вместо искусства — варварство. Это недопустимо!

Мясник. Не смычком его, а бычком, ха-ха!

Директор. Вы еще издеваетесь?

Мясник. Простите, господин, но это не я реву, а волы.

Директор. Но режете-то их вы!

Мясник. Я их режу деликатно, как если бы резал самого себя, и точу нож, как если бы точил нож для родного отца, но они, видно, по-иному реветь не умеют. Это глупые животные, господа.

Директор. Но из-за вас не слышно музыки!

Мясник. Тогда играйте громче!

Директор. Мы же не можем все время играть фортиссимо! Вы нам мешаете!

Мясник. А вы мне не мешаете.

Директор. Убирайтесь отсюда!

Мясник. А зачем? Вы мне не мешаете. Играйте сколько хотите.

Директор. Вон, за город, на скотный двор!

Мясник. Это вы убирайтесь.

Скрипач. Господа, ваша ссора беспредметна. Я больше играть не буду.

Директор. Маэстро, что это значит?..

Скрипач. Музыка, искусство… все кончилось. Я музыку бросаю.

Директор. Но Маэстро, не надо так быстро сдаваться. Я понимаю, что под влиянием последних событий могут появиться пораженческие настроения. Но не до такой же степени! Не надо поддаваться, не надо! У вас есть обязанности перед человечеством, которое ждет вашей музыки!

Скрипач. Неправда. А впрочем, плевал я на человечество. Разве не достаточно того, чтобы, заслышав рев и шум, оно сразу же перестало слушать мою музыку? Но я к человечеству не имею никаких претензий. По всей вероятности, искусство, само искусство, является ошибкой и обманом.

Директор. Что вы такое говорите, Маэстро! Ведь вы — артист!

Скрипач. Конечно, я был когда-то артистом. И именно поэтому знаю, что говорю. Я верил в искусство. Я верил в то, что оно необходимо. Больше того, я верил, что оно является единственным абсолютным существованием, единственной реальностью. Но в это, мое единственное, исключительное, возвышенное искусство вторглось обычное мычание простых коров и баранов. Вульгарные отголоски бойни заглушили мое искусство, даже не убили его, после убийства остается хотя бы тело, а здесь не осталось ничего, ничего! Поэтому, видимо, не было, что убивать, ничего не было, только ничего и было уничтожено, мое искусство было ничем. Мое вдохновение, мои деликатнейшие усилия оказались ничем по сравнению с криком страдающих животных. Я убедился, что любой убиваемый вол производит большее впечатление на публику, чем самый совершенный виртуоз.

Мясник. Хорошо говорит.

Директор. Нет, нет, Маэстро, так нельзя, так нельзя. Если даже у природы есть свои законы, то искусство является фактом. Может быть, я немного преувеличивал, утверждая, что природа полностью отступила перед культурой. Я слегка зарапортовался, сознаюсь. Но если это даже и так, то зачем одно мешать с другим? Зачем природу противопоставлять культуре, мясо — душе, крику умирающих… (Произносит название скрипичного концерта в дательном падеже.) Разве не лучше, разве не осторожней разграничить их и только следить за тем, чтобы они были порознь? Заботиться, чтобы они не соседствовали друг с другом слишком близко. Пусть бойня будет бойней, а искусство — искусством, но каждое на своем месте, далеко друг от друга, разделяемые обычаем и правилами хорошего тона.

Скрипач. Вы думаете, что искусство интересовало меня лишь само по себе? Отдельно? Плевать я хотел на искусство как таковое. Если я в него и верил, то не ради его самого. Ради правды. Меня интересовала только правда. Если я отдался искусству, то только потому, что оно казалось мне правдой, я думал, что оно является выражением правды, что правда живет в нем. А правда должна быть только одна. Одна-единственная, неуничтожимая и неизменная. Правда не может быть хрупкой, ничтожной и смертной, потому что тогда она не правда.