Черный Ягуар вздохнул, посмотрел на окна квартиры, в которую он собирался — они были на седьмом этаже. Ну что же, пора идти выполнять работу…

26

На пожелтевшем листе

неровные буквы.

Хокку заката.

Листок бумаги был пожелтевшим и ломким. Он прятался между страниц книги Оруэлла — подлинной книги — которая попала ко мне много лет назад. На листке акварельными красками был нарисован закат. Не знаю, кто рисовал его — наверное, ребенок. Кто-то бережно хранил свидетельство своего — или чужого — детства. Сохранив книгу, я сохранил и рисунок. Теперь он лежал передо мной, в ожидании гостей я медленно пил остывающий кофе и записывал на нем огрызком карандаша хокку. Хокку заката.

В 10 лет у меня умер отец. Я почти не помнил его, я вообще почти не помнил своего детства. Через год не стало матери, и меня отправили на восток вместе с группой таких же малолетних сирот. В Трудовой лагерь. Нас везли по железной дороге, в товарных вагонах, а на улице стояла одна из последних холодных зим. Но нам повезло. Мы все выжили. А дальше были угольные шахты, почти полностью выработанные, труд за социальный минимум — жалкую подачку государства, завалы, смерть друзей. Я выкарабкался. Я научился быть жестоким.

Буквы были неровными, я почти совсем разучился писать. В какую сторону пишется «в»? Последний глоток кофе, сигарета, дым над акварельным рисунком…

В двадцать два я вернулся домой. Нет, дома уже не было — но были места, которые я еще помнил. Парк, в котором мы гуляли с мамой. Здание бывшего театра, только-только тогда закрытого. На ступеньках каждый день сидел старый музыкант во фраке и играл на скрипке. Его почему-то не трогали. Но однажды исчез и он. Несколько недель после этого на ступеньках каждое утро появлялись цветы. В сети развернулась шумная кампания о вреде «чистого искусства». Тогда же, кажется, стали изымать книги. Пока еще добровольно. Всё это проходило мимо меня — я шел своей дорогой. Я хотел власти. Сейчас я понимаю, что власть сама по себе мне была не нужна. Мне нужна была свобода. Неровные буквы пути…

Книги нашли меня позже — лет в тридцать. Меня назначили цензором… Тогда ко мне и попало настоящее издание Оруэлла. И много других книг. Днем я выезжал в найденные цензурщиками библиотеки, составлял акты об изъятии и уничтожении, а ночью взахлеб читал Толстого, Достоевского, Кафку… Книг в стране было много, но я быстро понял, что могу сохранить для себя только их электронные версии. И я перевелся в Отдел по контролю за сетью. В каком-то смысле это было счастливое время…

Книги делали меня другим. Вот только позволить себе быть этим другим я не мог. Пока не встретил в сети Ягуара.

За окном в серой дымке вечного полутумана-полусмога наступали сумерки. По старому пожелтевшему листу бумаги плыл закат.

27

Все дороги ведут

из разлуки в разлуку,

такова эта жизнь.

Черный Ягуар, не торопясь, поднимался по лестнице. Седьмой этаж — не двадцать пятый, с карточкой служащего Департамента он имел право пользоваться лифтом не только в своем доме — в любом — но предпочитал не оставлять видимых следов, даже если эти следы электронные. Кроме того, он всегда старался убедиться заранее, что путь к отступлению свободен, да и два-три этажа выше квартиры заказчика лучше проверить — мало ли что? Земля и Небо милостивы к тому, кто беспокоится о собственной безопасности. Машинально он отмечал, на каких этажах нет света, где разбросаны на площадках кучи мусора, где сломаны перила, заклинены двери лифта. Да, дом ведомственный, но определенно не правительственный, здесь живут не чинократы, а геморрои уровнем пониже.