Нет, это было вовсе не то, что французы называют «дежа вю». Эти воспоминания принадлежали не его, Соломона Кейна, сознанию, но передаваемой из поколения в поколение родовой памяти человечества, что до поры до времени дремлет в крови любого из нас.
«А ведь все это со мной уже происходило тысячи и тысячи лет назад, когда человечество было еще совсем молодо, — думал Кейн. — И такое же мертвенно-бледное пламя уже выхватывало из ночных теней плотный круг черных лиц, больше похожих на звериные морды, оскаленные в предвкушении свежей крови. И так же возвышался над ним жестоко ухмыляющийся идол, окутанный тенью. Это и был Черный бог, плоть от плоти первозданного мрака, заставляющий ночные джунгли пульсировать в такт своим ужасным думам.
Я уже слышал эти песнопения, этот экзальтированный хор молящихся там, на заре мира, — думал Кейн. — Я слышал рокочущую перекличку тамтамов, я видел жрецов страшного культа, распевающих кощунственные заклинания, и мои ноздри так же наполнял сладковатый и отвратительный — но такой возбуждающий! — довлеющий надо всем запах только что пролитой крови. Все это я уже видел, не здесь и не сейчас, но видел. А теперь я сам стал главным действующим лицом…»
Чей-то пронзительный голос стряхнул с него колдовской морок. Только в этот момент Кейн осознал, что кто-то пытается докричаться до него сквозь голоса заговоривших вновь тамтамов.
— Моя — могучий колдун! — орал ему прямо в ухо Н'Лонга. — Сейчас твоя смотреть много-много! Моя совершать великое таинство вуду!.. Сонга! — Тут старик перешел на свой родной язык.
Поднявшийся до невыразимых высот голос старого колдуна перекрыл тамтамы и донесся, наверное, до облаков. Сонга, услышав обращенные к нему слова, вздрогнул, но лишь ощерился в ответ. Между тем грохот тамтамов упал до негромкого зловещего перестука и превратился в монотонный гул, заставляя болезненно вибрировать барабанные перепонки. Наконец Кейн смог расслышать обращенные к нему слова Ле Лу:
— Старый мошенник бахвалится, что сейчас он совершит великое колдовство, о котором, дескать, вслух и упомянуть-то нельзя, не то тебя черти утащат. Колдун утверждает, что никогда раньше еще не совершал его прилюдно: это что-то из области неназываемой магии. Советую тебе, мон шер Галахад, воспользоваться моментом и смотреть получше! Кажется, мы позабавимся даже лучше, чем я ожидал — Волк поднял голову к темному небу и издевательски рассмеялся. В этот момент он действительно был похож на животное, которому был обязан кличкой, а не на человека.
К столбу приблизился, приплясывая, раскрашенный дикарь и, нагнувшись, поджег охапку хвороста у ног пуританина. Крохотные язычки пламени жадно побежали по сухим веткам, разгораясь с каждым мгновением. Второй чернокожий собрался было подпалить ветки подле Н'Лонги, но вдруг замешкался. Кейн обернулся к своему собрату по несчастью: старик бессильно обвис на веревках. Он уронил голову, и из безвольно приоткрытого рта на тощую грудь капала слюна. Казалось, Н'Лонга умирает.
Ле Лу подался вперед и злобно выругался:
— Nom d'un nom! Никак старый хрыч задумал лишить нас развлечения? Клянусь копытами Сатаны, неужели мы не увидим, как эта рожа корчится в пламени?
Воин опасливо притронулся пальцем к телу умирающего шамана и что-то на своем наречии крикнул своим хозяевам, сидящим на тронах.
— Так и есть, откинул копыта, старый урод! Ничего не скажешь, великий колдун! — заржал Ле Лу. — Этот дешевый факир не пережил собственных усилий! Во имя…
Голос француза сорвался на визгливой ноте. Замолкли и тамтамы, причем настолько одновременно, будто барабанщиков постигла одновременная смерть. Зловещая тишина кругами расходилась над джунглями, точно капли крови в воде. Некоторое время Кейн слышал только потрескивание пламени, которое, как ни странно, не торопилось охватывать дрова у его ног. |