— Я знаю, что между вами была ссора, после чего она ушла из дома.

— Это она тебе сказала?

Я кивнул. Мне не хотелось впутывать в это миссис Хоффман. Вряд ли ему понравилось бы сообщение о том, что его жена разглашает семейные тайны.

— И она сказала тебе, что назвала меня продажным подонком и нацистом только потому, что я выполнял свой долг? Ты же полицейский и сам должен понимать, как себя чувствует человек, когда его предают в собственной семье. — Скосив взгляд, он переспросил: — Ты ведь полицейский?

— Был.

— А сейчас чем занимаешься?

— Частным расследованием.

— Для кого?

— Для человека по фамилии Кинкейд, вы его не знаете. Я плохо знал вашу дочь, но я лично заинтересован в том, чтобы выяснить, кто ее убил. Я думаю, что ответ на этот вопрос может быть найден здесь, в Бриджтоне.

— Не понимаю. Она двадцать лет не появлялась здесь. Разве что прошлой весной приехала сообщить своей матери, что разводится. С ним. — Он махнул рукой в глубину дома, откуда доносилось позвякивание льда.

— Она разговаривала с вами, когда была здесь?

— Я и видел-то ее всего однажды. Она сказала: «Привет! Как дела?», и этим все ограничилось. Она разговаривала с матерью о Берте, но той не удалось ее отговорить. Берт даже поехал с Элен до Рено, пытаясь убедить вернуться обратно, но она ни за что не соглашалась. Он не умеет с женщинами.

Хоффман допил содержимое своего стакана и поставил его на пол. Некоторое время он так и оставался в согнутом положении. Я даже испугался, не вытошнит ли его. Но он снова вернулся в сидячее положение и пробормотал что-то о своем желании мне помочь.

— Отлично. Кто такой Люк Делони?

— Он был моим другом. До войны был большим человеком. О нем она тебе тоже рассказывала?

— Ну, вы, лейтенант, сможете рассказать мне больше, чем она. Я слышал, у вас отличная память.

— Элен говорила?

— Да, — соврал я без зазрения совести.

— Значит, она хоть уважала своего старика?

— Конечно.

Он вздохнул с облегчением. Облегчение это было ненадолго, как и все, что посещает человека, который пьет, чтобы заглушить голос разума. Но на некоторое время он успокоится и будет считать, что его дочь, с которой он боролся всю жизнь, в чем-то ему уступила.

— Люк родился в девятьсот третьем на Спринг-стрит, — осторожно начал он. — В доме номер двести десять, через два дома от того места, где жил я, когда был маленьким. Я познакомился с ним в школе. Он был особенным мальчиком, мог, например, экономить даже проездные талоны только для того, чтобы на день св. Валентина купить всему классу поздравительные открытки. Директор любил водить его по классам и демонстрировать его математические способности. У него была хорошая голова, ничего не скажешь. Он дважды перепрыгивал через класс. Старик Делони занимался изготовлением цемента, а цемента после войны требовалось много. Люк купил на сэкономленные деньги бетономешалку и начал свое дело. Он отлично преуспевал в двадцатых годах. Потом на него работало более пятисот человек со всего штата. На него не повлияла даже депрессия. Он был не только строителем, но и настоящим дельцом. В те годы шли только общественные работы, и Он заключил федеральные контракты, а потом женился на дочери сенатора Осборна, что тоже не помешало ему в делах.

— Я слышал, что миссис Делони жива.

— Конечно, жива. Она живет в доме, который построил сенатор в 1901 году на Гленвью-авеню. Кажется, в сто третьем.

Я запомнил адрес. Послышалось звяканье, и в комнату вошел Берт Хагерти с подносом, на котором стояли лед и стаканы. Я расчистил место на секретере, и он поставил поднос с клеймом гостиницы Бриджтона.