Кумси, не скучай по нам сильно! Обещаю, что мы будем видеться так часто, как только возможно.

Хотеланаписатькороткоекрасивоеписьмоаполучилоськаквсегдааа!

Сестренка, звони, пиши в любой момент!

С бесконечной любовью, Асият и Карина

Его глаза медленно шли по строчкам, затем остановились. Он некоторое время смотрел в самый конец текста, потом закрыл дневник, перевернул, подвинул обратно и опять посмотрел мне в глаза.

Не знаю, на что я рассчитывал. Может быть, надеялся пробудить в нем совесть, может, хотел, чтобы он злобно оскалился, и тогда мне хватило бы ненависти, чтобы нажать на курок. Но все, что я получил в ответ, – это были серые, мертвые и, я бы даже сказал, холодные глаза. Он не собирался как-то объясняться или оправдываться. Он будто смотрел сквозь меня. Будто пытался сказать: «Что дальше? Я такой, как есть».

Рука, державшая пистолет, задергалась. Ее охватила судорога, подаренная мне когда-то этим убийцей. Я почувствовал, как понемногу начинаю вскипать. Я не мог понять: неужели это все? Не будет никаких объяснений? Я испытывал досаду, неудовлетворение. Мне хотелось большего, хотелось извинений, объяснений, криков, крови, но ничего этого не было. Даже моя надежда на то, что он нападет, чтобы у меня была причина выстрелить, не оправдывалась.

Жизнь в очередной раз напомнила мне, что мои ожидания – это мои проблемы. Я хотел посмотреть на него и получил такую возможность, но никто не обещал мне, что я получу ответы на свои вопросы. Все, что осталось в конце моего пути, – это абсолютно пустые, прозрачные, холодные глаза. В них не было жизни, и, видимо, очень давно. Как жаль, что мы этого не заметили в нем тогда, когда стояли в коридоре и он впервые в компании товарищей прошел мимо нас. Заур мог бы сказать: «Этот слишком тихий, подозрительный», – но не сказал. Я мог сказать: «Он какой-то слишком аккуратный для этих мест», – но тоже не сказал. А он все это время просто был собой. Просто был охотником. И тогда. И сейчас.

Я встал из-за стола и пошел к двери. Оказавшись рядом с ним, я подумал, что лучшей возможности напасть на меня у него не будет, но он продолжал сидеть за столом. На долю секунды мелькнула мысль, что я могу оставить на столе пистолет, чтобы он сам «сделал, что должен», но я не был уверен, что мы думаем об одном и том же. Стоя у двери, я получил и свою лучшую возможность все закончить. Пистолет был в моей руке, а он сидел ко мне спиной. Мысленно я представил, как всаживаю пулю ему в затылок за всех, кого убил он, и это было одновременно страшное и приятное чувство. Я не думал о том, что если выстрелю, то опущусь до его уровня, что тоже стану монстром. Мне было плевать, кем я стану. Мне просто хотелось нажать на курок, но я не смог. Наверное, Заур был прав, десятки раз называя меня трусом. Да я и не отрицал этого. Однако мне хотелось верить, что в нужный момент я смогу сделать все правильно. Сейчас мне казалось правильным нажать на курок. Но я не сумел.

Разочарованный в себе, во всем мире и, самое странное, в убийце, я вышел из дома. Вынул третий привезенный мною предмет и положил его на нижнюю ступеньку. Его место было тут, а не под лесенкой Муртуза и Гасана и уж точно не у меня. Каждому свое. Нож убийце. Дневник журналисту, а пистолет, пожалуй, лучше вернуть Зауру. Если я вообще смогу уйти отсюда живым.

Я медленно пошел к машине. Слабый свет из дома освещал мою спину, а на снег падала моя тень, над которой нависла другая, более грозная. Я понял, что он встал, а его рука потянулась к ружью.

Я считал все десять шагов до машины, чувствуя спиной его взгляд, чувствуя, что он размышляет о моей судьбе. Под моими ботинками хрустел снег, и с каждым шагом я прикрывал глаза в ожидании выстрела. Страх поглотил меня, и в этих десяти шагах я увидел весь путь, что он заставил меня пройти, – годы страха, страха того, что каждый твой шаг может стать последним.