– Чума! – с каждой проглоченной ягодой говорил он.

– Чума! – повторяли мы с Родькой, поедая ягоды из ведерка.

– Хочешь так попробовать? – спросил он меня.

– Хочу.

Он долго искал, наконец нашел самую большую ягоду и провел между моих ног с такой силой, что она раздавилась. Я помню цвет этой ягоды, похожий на кровь. У меня на платье осталось пятно, его не могли отстирать.

– Родька, иди поищи воду, – приказал Толик. – Быстро!

– Нет, не пойду, – заканючил тот.

– Пшел вон! – рявкнул Толик. Родьку сдуло ветром. – Тебя надо вымыть. Бабушка заругает.

– Как?

Толик вымыл меня своим языком.

Тогда мне было все равно, но сейчас, когда я вспоминаю это, меня охватывает сильное возбуждение, такое, какое я никогда не испытывала. Педофилия – это омерзительно, и получается, Толик меня растлил. Я ненавижу его смертной ненавистью. Думая о нем, я до сих пор бессознательно сжимаю кулаки до вмятин от ногтей на ладонях.

Я бы никогда не вспомнила об этом до самой смерти, если бы не встретила Толика во второй раз. Мне исполнилось тринадцать, я уже знала, откуда берутся дети. Он вышел из тьмы своего подъезда и остановился напротив меня.

– Хочешь малины? – спросил он.

Я сразу его узнала и сразу вспомнила запах мятой малины, кровь этой ягоды на его ладонях и пятно на моем платье. Я вспомнила все разом и побежала, а Толик смеялся мне вслед своим дробным, рассыпчатым смехом. Я бежала без оглядки, я влетела в подъезд бабкиного дома и спряталась под лестницей, ведущей в подвал. Взбесившийся адреналин долбился в грудную клетку сердцем и легкими. Я изо всех сил сжимала ноги трясущимися руками; мои острые, подростковые колени отбивали чечетку на подбородке до крови на языке. Я боялась выходить на улицу до самого отъезда домой. Больше я Толика никогда не видела. Говорили, что его посадили в тюрьму.

Эти воспоминания хранятся в особом сундуке моей памяти, о них никто никогда не узнает, тем более мама. Но я ненавижу себя за них. Я ненавижу малину и никогда ее не ем. У меня к ней идиосинкразия. У мятой малины запах садовых клопов.

Не знаю, почему тогда мне вспомнился Толик. Возможно, оттого, что Димитрий такой же омерзительный, как табу моего детства. Или оттого, что у Толика и Димитрия были одинаково бешеные глаза. Теперь я женщина Димитрия, и он метит меня, как пес, своими руками и губами при всех; а наедине мы продвинулись значительно дальше, ведь в тот день я поехала к нему домой. Я потеряла самоконтроль, и мне нужна была разрядка.

Глава 2

Наступила суббота, и я взялась за уборку квартиры. Своей собственной квартиры. Я потребовала разменять родительскую, у меня должна была быть личная жизнь. И в моем новом доме должна была быть новая мебель. Я попросила у родителей денег.

– Прости, – сказала мама. – У нас сейчас нет денег. Нам пришлось доплачивать за размен. Подожди немного, мы займем у друзей.

– Я не знала, – растерянно пробормотала я.

Мне стало стыдно; я даже не думала, что у родителей может не оказаться свободных денег. Я всегда получала то, что хочу. Без промедления.

– Прости меня, мамочка, – попросила я. – Я дура.

Мне правда было очень стыдно.

– Ты у нас умница, – рассмеялась мама. – Это ты нас прости. Мы найдем деньги.

– Только попробуйте! – разозлилась я. – Даже думать не смейте! Обойдусь.