– О! – воскликнул сержант. – А Сергей Александрович! Он и погулять любит, и на природу выехать. Порой встречаю, общаемся… да вы его знаете, товарищ майор, Шабалин, эксперт. С ним обязательно поговорите. Он-то людей замечает. Порой такие характеристики выдает, диву даешься.

«Да?»

– Знаю, – согласился Дмитрий, улыбаясь. – Поговорю. Ну, спасибо тебе, сержант. Порадовал.

«Знал бы ты, насколько. О-очень любопытно. И что теперь с этим делать?»

Что делать – было понятно: плотно заняться Шабалиным, чтобы или развить версии, или исключить его из них. Оставался вопрос как. Потому что если… если он и правда в центре этой картины, то спугнуть его нельзя. Значит, ни слежки – впрочем, на нее в любом случае никто не даст санкцию на основании таких, с позволения сказать, улик, – ни опросов соседей… А что тогда?

На этот вопрос Дмитрий пытался ответить всю дорогу до управления и так и не ответил. А все, что приходило на ум, так или иначе решалось через Ольгу. С которой надо было начинать говорить. Нормально.

II. Больница

В приемном отделении больницы на кушетке, стоявшей в просторном тамбуре, сидела женщина и выражала мимикой и жестами, что ей плохо, очень плохо, совсем плохо, что врачи – коновалы, а она сейчас отойдет в лучший из миров. Дмитрий знал такой типаж людей – томный взгляд умирающего лебедя, картинные жесты, склонность мгновенно срываться на крик, а то и на визг.

Опасливо обойдя ее по широкой дуге, Дмитрий постучал в окошечко регистратуры, где выяснилось, что профессора-бродягу определили в кардиологию, потому что наблюдались данные к предынфарктному состоянию. Миновав лестницы, суровых санитарок и скучающих пациентов, Дмитрий обнаружил профессора мирно спящим в третьей палате. Вымытый, подстриженный и одетый в больничную пижаму, бродяга в самом деле походил на доктора наук.

– Евстахий Аристархович, – мягко потормошил его Дмитрий. – Добрый день.

Бомж-профессор проснулся, просиял беззубой улыбкой и принялся вещать. Его не надо было спрашивать, Евстахий Аристархович говорил сам. Он вещал о том, как, будучи юным, упрямым и целеустремленным, забирался все выше и выше на научные вершины, преодолевая зависть коллег, собственные страхи. Как женился на собственной студентке, свежей двадцатилетней деревенщине. Девочка из деревни быстро освоилась в городе и с присущей ей практичностью потребовала переписать квартиру на нее. А потом, незаметно для себя, Евстахий Аристархович оказался в промышленной зоне Дальприбора. Без паспорта, денег, квартиры и почему-то без работы. Самым простым решением показалось запить. И он запил. Так, как это умела делать только русская интеллигенция, – без пощады к себе, пропивая последнее. В редкие проблески сознания Евстахий работал на чужих огородах, помогал с ремонтом дачных домиков, мыл полы в местной аптеке, любовался заброшенной кирхой.

– Удивительно красивое место, Дмитрий Владимирович. Неоготика, устрашающе величественные башни, высокие и узкие. Остатки витражей. Особенно впечатляет изображение Девы Марии с алой розой на груди. Шипы впились в белую шею и по ризам стекает кровь. Когда я глядел на нее, казалось, смогу снова взлететь. Не смог.

Дмитрий только кивал, слушая. Все это расследование напоминало жизнь Евстахия – взлет и провал, суета сует, которая грозила закончиться госпиталем.

Но рассказ доктора наук навел Дмитрия на мысли. Почему-то никто не думал о серийных убийцах с бытовой точки зрения. Человек сходил на работу, поработал, устал, но пошел не домой, откисать в ванне, а кого-то убивать. В темное, страдающее Средневековье такое назвали бы одержимостью. Сейчас называли манией, но суть оставалась та же. Болезненное психическое состояние с сосредоточением сознания и чувства на какой-нибудь одной идее, с резкими переходами от возбуждения к подавленности.